ВРЕМЯ. ЧАСТЬ ЧЕТВёРТАЯ

Иными словами, в нашем полушарии два фактора действуют в противоположных направлениях. С одной стороны, происходит постепенный размыв горных пород и суши вообще, т. е. понижение горных вершин, с другой — медленное поднятие суши в результате переноса земляных частиц в противоположное полушарие и непрекращающегося действия теплоты солнца. Первый фактор действует слабее второго. Буридан заключал отсюда, что “с течением времени части, находящиеся в центре Земли, в конце концов выступят на поверхность обитаемой Земли, оттого, что здесь постоянно удаляются части, уносимые на противоположную сторону, и таким образом всегда сохраняется поднятие суши”.

Альберт Саксонский упоминал еще об одном факторе, о котором нет речи в тексте Буридана, — об изменении наклона эклиптики, а следовательно, соответствующих изменений в условиях испарения вод. “Я полагаю, что вследствие изменения апогея эксцентрика Солнца та часть Земли, которая теперь покрыта водами, раньше была открыта, а та, которая теперь открыта, раньше была покрыта ими. И, видимо, на это достаточно явственно намекал Аристотель во II книге „Метеорологии", хотя и не указывая, что это обусловлено изменением апогея Солнца”.

Сочинение Буридана содержит зато интересное указание, которого нет у Альберта Саксонского. “Этим объясняется и образование высочайших гор, — писал Буридап, — ибо внутри Земли части весьма неоднородны, как в этом убеждаются рудокопы; одни — каменистые и твердые, другие — более нежные и рассыпчатые. Поскольку, стало быть, эти внутренние части поднимаются на поверхность Земли указанным образом, те, которые нежны и рассыпчаты, благодаря действию ветров, дождей и рек, уносятся вновь на глубину моря, другие же, более твердые и каменистые не могут так разделяться и смываться, а потому остаются и непрерывно, в течение очень долгих сроков (per longissima tempera), поднимаются, благодаря общему подъему Земли; и так они могут стать высочайшими горами. И даже если бы не было никаких гор, они могли бы в будущем образоваться именно так”.

В теории Буридана и Альберта Саксонского роль “плутонического” фактора была ограничена до минимума. Леонардо не знал сочинения Буридана и читал лишь сочинения Альберта Саксонского. Тем не менее необходимо было привести выдержки из сочинения Бурпдана, во-первых, чтобы показать неоригинальность Альберта (вопреки заявлениям Дюэма) и, во-вторых, чтобы оттенить то обстоятельство, что Буридан и сам не претендовал на абсолютную самостоятельность и первенство. Ведь он прямо ссылался на предшественников: “... существует представление — est talis imaginatio” (см. выше, стр. 291).

Что Леонардо читал сочинение Альберта Саксонского — бесспорно. Это явствует не только из записи на внутренней стороне обложки рукописи (“Альберт о небе и мире от фра Бернардино”), но и из записей, являющихся если не дословным переводом, то во всяком случае репликами на текст Альберта. Однако неверно, будто Альберт Саксонский был первым вдохновителем Леонардо да Винчи. Теория, развиваемая Альбертом, была известна Леонардо до 1508—1509 гг., и требуется доказать, что уже раньше, до того как он получил книгу от фра Бернардино, Леонардо читал Альберта. Мы только что видели: подобную теорию развивал не один Альберт.

А что теория была известна Леонардо ранее 1508— 1509 гг., неоспоримо доказывают записи в рукописи L (1497—1503 гг.) и кодексе Лестера (1504—1506).

“Та часть поверхности любого тяжелого тела наиболее удалится от его центра тяжести, которая станет наиболее легкой”. Следовательно, заключал Леонардо, та часть, откуда реки уносят землю, становясь легче, окажется более удаленной от центра тяжести Земли, всегда совпадающего с центром мира, или “общим центром” (L, 17, стр. 430— 431).

В той же рукописи L Леонардо писал: “Всегда поверхность водной сферы удаляется от центра мира. Это происходит от земли, которую приносят разливы мутных рек...” (L, 13 об., стр. 430). Следовательно, чем больше уносится земли к морю, тем легче становится часть Земли “по ею сторону”, т. е. в нашем полушарии, и тем больше тяжести прибавляется там, где подобная земля отлагается (L, 13 об., стр. 430).

С аналогичными мыслями можно встретиться в кодексе Лестера. “Та часть Земли отдалилась от центра мира, которая сделалась более легкой, и та часть Земли сделалась более легкой, по которой прошло большее скопление вод. И, следовательно, более легкой сделалась та часть, откуда вытекает большее число рек, каковы Альпы, которые отделяют Германию и Францию от Италии, и в которых берет начало Рона к югу и Рейн к северу, Дунай, или Даной, — к северо-востоку и По — к востоку, с бесчисленными реками, которые в них впадают и которые всегда текут мутными из-за земли, приносимой к морю” (Leic., 10, стр. 431).

Абсолютно неверно поэтому заявление Дюэма, будто Леонардо да Винчи — лишь послушный ученик и комментатор Альберта Саксонского. Леонардо от своих палеонтологических наблюдений пришел к необходимости подробнее изучить (и притом критически) теории своих предшественников. По Дюэму, наоборот: палеонтологические данные, о которых и не помышлял парижский ученый, были для Леонардо лишь средством доказать теорию своего “учителя”.

Бесспорным остается утверждение Дюэма, что в Италии в конце XV в. теория медленного поднятия суши не была господствующей. Итальянские аверроисты в северо-итальянских университетах если и излагали ее, то только для того, чтобы опровергать. Но именно наличие такой полемики подтверждает, что “Вопросы о себе и мире” Альберта Саксонского вовсе не были единственным “источником вдохновения” Леонардо.

Существенны те модификации, которые внес Леонардо в концепции, ранее существовавшие. Существенно, например, что он говорил о “центре мира” уже в довольно условном значении центра только “нашего мира”, одного из миров. Этот “центр мира”, или “общий центр”, как его иногда называл Леонардо, мыслился им как центр сферы огня, объемлющего прочие стихии. “Общий центр” неподвижен, тогда как центр Земли подвижен внутри этой “огненной сферы”, ибо “при отнятии тяжести у одной стороны Земли и переносе ее на другую, где такой тяжести меньше”, центр Земли становится более удаленным от “общего центра”, а “при новом возрастании тяжести” он приближается к этому центру. “Таким образом при всяком изменении веса вод над их дном изменяется и положение центра Земли относительно общего центра” (С. А., 153 об. а. стр. 429).

Интерес Леонардо к рассмотренной теории показателен с точки зрения его творческой деятельности в целом, и прежде всего потому, что здесь отчетливо сказалась его основная тенденция рассматривать природные явления с точки зрения механики. Как бы примитивна ни была теория медленных перемещений суши, она послужила точкой опоры для размышлений о безграничных горизонтах геологического времени.

О безлюдных геологических пейзажах отдаленного прошлого уже была речь. Но следует вспомнить о других, ярких и мастерских картинах, которые Леонардо дал в своих письмах к Диодарию. Здесь — описания тех же наводнений, которые уже известны нам из размышлений Леонардо о горных озерах и больших морях, пробивающих себе дорогу сквозь скалы и меняющих уровень вод в различных частях земной поверхности. Но в письмах к Диодарию эти наводнения даны вместе с людьми — ведь “природа всегда одинакова”, и то, что было когда-то, повторяется сегодня. Поэтому можно рассматривать письма к Диодарию как своего рода иллюстрацию, dimostrazione общего тезиса, — такую же “демонстрацию”, на частном примере, какой является образ Елены, сетующей перед зеркалом на время, пожирающее все вещи.

Сохранившиеся в виде набросков в “Атлантическом кодексе” письма об Армении адресованы к “Диодарию Сирии, наместнику священного султана Вавилонии”. В слове “Диодарий” видят испорченное defterdar или devadar, титул высокого должностного лица при дворе египетских мамелюков. Текст писем дал в свое время Ж.-П. Рихтеру повод высказать гипотезу о путешествии Леонардо да Винчи на Восток. Рихтер ссылался на то, что в биографических сведениях о Леонардо имеются лакуны, относящиеся к 1481—1487 гг. В этот период не могло быть совершено путешествие в Киликийскую Армению и другие части Малой Азии. Однако гипотеза Рихтера была встречена большинством исследователей с недоверием. Новейший исследователь, Мак Карди, анализируя данные, говорящие за и против путешествия Леонардо на Восток, в конце концов приходит к выводу, что в пользу путешествия может говорить лишь следующий текст, сопровождаемый эскизным наброском: "Когда я находился на море (sito di шаге) на одинаковом расстоянии от берега и от горы, расстояние до берега казалось мне гораздо более далеким, чем расстояние до горы" (L, 77 об.).

Действительно, описание Тавра, содержащееся в письмах Леонардо к Диодарию, носит характер литературного вымысла, хотя и основанного частично на сообщениях путешественников или на сведениях, почерпнутых из сочинений древних авторов. Оно напоминает многими своими чертами другое, явно фантастическое письмо Леонардо, начинающееся словами: “Дорогой Бенедетто Деи, сообщая тебе новости с Востока, скажу: знай, что в июне месяце появился гигант, который пришел из пустыни Ливии” (С. А., 311 а).Описание этого гиганта дает Леонардо повод противопоставить грозные силы ничтожеству и беспомощности “несчастных людей”, так же, как и в картине наводнения, вызванного прорывом вод в горах Тавра, о чем — дальше.

Гигант “родился на горе Атласе, и был черный, и выдержал борьбу против Артаксеркса, египтян и арабов, мидян и персов, питался в море китами, касатками и кораблями”. Внешний вид этого гиганта Леонардо описывает так: “Черное лицо сразу же вселяет ужас и страх, в особенности же — глубоко сидящие красные глаза, под грозными темными бровями, способные сделать погоду хмурой и сотрясти землю. Поверь мне, не найдется столь смелого человека, который не пожелал бы иметь крылья и обратиться в бегство при виде обращенных к нему горящих глаз. Адский Люцифер показался бы ангельским личиком в сравнении с ним. Косматый нос с широкими ноздрями, из которых выходила густая и крупная щетина, под ними — косматый рот с толстыми губами, по краям их — шерсть словно кошачья, а зубы желтые”. Это чудовище топчет пеших людей и всадников, подбрасывает их в воздух своими ногами. “О несчастные люди, вам не помогают неприступные крепости, вам не помогают высокие стены городов, вам не помогают ваша многочисленность, дома и дворцы! Вам остались только малые щели и подземные убежища — только наподобие мелких морских раков, сверчков и им подобных животных вы находите свое спасение и свое избавление. О, сколько несчастных матерей и отцов было лишено своих детей! О, сколько несчастных женщин было лишено их общения! Нет, нет, дорогой мой Бенедетто, я не думаю, чтобы от сотворения мира когда-либо видели столько плача, столько народного горя и столько страха. Нет! в этом случае род человеческий должен бы завидовать всем npoчим видам животных, ибо если орел силою своею побеждает прочих птиц, то по крайней мере они не остаются побежденными в быстроте своего полета; вот почему ласточки проворно ускользают от сокола, дельфины быстрыми движениями спасаются от преследования китов и больших касаток, а нам, несчастным, не помогает никакое бегство, ибо этот гигант, даже шагая медленно, намного превосходит бег самого быстрого бегуна” (С. А., 96 об. b).

Вслед за тем Леонардо один за другим начинает и бросает варианты дальнейшего изложения: “Когда гордый гигант упал, поскользнувшись на кровавой и грязной земле, казалось, что упала гора, так что окрестность поколебалась, словно при землетрясении, устрашив адского Плутона; и от великого удара он остался лежать на земле, несколько оглушенный. Вот почему тотчас же народ, считая его убитым какой-то стрелой...”. Этот неоконченный вариант не нравится Леонардо и он переходит к другому его окончанию: “И от великого падения казалось, будто вся провинция сотряслась”. Дальше: “Марс, страшась за свою жизнь, забрался под кровать Юпитера. ..”. И этот мотив остается неразвитым. Леонардо возвращается к образу гиганта, упавшего наземь: “Когда он поворачивал свою большую бороду, они, точно муравьи, бегущие вне себя, когда ствол упавшего дуба...”. Только этот мотив получает, наконец, дальнейшее развитие. “Наподобие муравьев, которые вне себя мечутся туда и сюда по дубу, срубленному секирой упорного поселянина, бегали они по огромным его членам, нанося ему частые раны. А гигант, пришедший в чувство, заметив, что его почти целиком покрывает их множество, и сразу же почувствовав жжение уколов, замычал так, что казалось, будто это страшный раскат грома; опершись руками о землю, подняв свое грозное лицо, а затем, одной рукой взявшись за голову, он обнаружил, что она полна людей, держащихся на волосах, словно мелкие животные, которые там обычно водятся. И когда он тряхнул головой, люди посыпались в воздухе, словно град, когда его гонит ярость ветров. И многие из этих людей, которые бушевали на нем, оказались мертвыми. Затем, когда он выпрямился и стал топтать их, они, держась за его волосы и стараясь спрятаться в них, стали действовать наподобие моряков в бурю, быстро взбирающихся вверх по канатам, чтобы опустить паруса и ослабить силу ветра” (С. А., 311а).

Привыкший находить всюду у Леонардо “предвосхищения” и рассматривать его как “предшественника”, конечно, и здесь вспомнит о Гулливере и лилипутах. Но не следует забывать, что в качестве лилипутов в письме Леонардо выступают люди.

Если обратиться к описанию Тавра и наводнения в письмах к Диодарию, то и там, в другом варианте, нетрудно обнаружить те же самые темы: то же тяготение к гиперболе, ту же растерянность людей перед неодолимой силой. Разница, быть может, лишь в том, что в описании гиганта люди рассматриваются как бы со стороны — как некая “кишащая мелочь”, в письмах же к Диодарию они даны человечнее, с точки зрения тех, кого сразило несчастие. Но обратимся сначала к описанию Тавра.

Из заметок Леонардо явствует, что и картина Тавра, и картина наводнения должны были явиться частями большого целого — своеобразного романа. Вот его план (С. А., 145а, стр. 470-471).

“Разделы книги. Проповедь и обращение к вере. Внезапное наводнение до его конца. Гибель города. Смерть жителей и отчаяние. Преследование проповедника, его освобождение и благоволение. Описание причины, приведшей к обвалу горы. Ущерб, им причиненный. Обвалы снега. Встреча с пророком. Его пророчество Затопление низин Западной Армении, их осушение через ущелье горы Тавра. Каким образом новый пророк показывает, что это разрушение произошло в соответствии с его предначертанием.

“Описание горы Тавра и реки Евфрата. Почему вершина горы сияет в продолжение половины или трети ночи и кажется кометой западным жителям после наступления вечера и восточным жителям перед утренним рассветом. — Почему эта комета кажется имеющей изменчивые очертания — то круглой, то удлиненной, то разделенной на две или три части, то цельной; о том, когда она пропадает и видима вновь...”.

Нетрудно видеть, что в этом конспекте возвращаются темы, характерные для геологических размышлений Леонардо: разливы вод, причиняемые обвалами, стекание вод через ущелья. События, которые Леонардо проэцировал в далекое безлюдное прошлое — прорыв вод через ущелье Гонфолины, образование Гибралтарского пролива и т. д., — все это теперь максимально приближено к нынешнему дню, максимально “очеловечено”, связано с судьбами людей.

Поучительно соотношение между текстом и рисунками на различных страницах. Первая страница, на которой встречается упоминание об Армении (С. А., 145а), исписана в три столбца, рисунок горной вершины появился потом, после текста. Вторая страница (С. А., 145 об. а) исписана в два столбца (справа — план книги, слева — первое письмо к Диодарию), рисунок сделан раньше. На третьей странице (С. А., 145 об. b) рисунок также сделан раньше, но текст располагается еще более свободно и размашисто — через всю страницу, а внизу заходит поверх рисунка.

Письмо Диодарию (С. А., 145 об. а) начинается словами: “Новое бедствие, которое приключилось в наших северных странах и которое, я уверен, потрясет не только тебя, но и весь мир, будет тебе последовательно, по порядку рассказано, с показанием сначала следствия, а зачем причины”. “Следствие” — это сияние горы Тавр, которое жители Сирии принимали за сияние кометы. “Причина” — сама гора, сквозь которую прорвались горные воды. Леонардо поручено выяснить причину необычного сияния, и он отправляется из Сирии в Армению. Вот что он пишет: “Когда я находился в этих частях Армении, радея с любовью и старанием о том деле, ради которого ты меня послал, я начал с тех мест, которые мне показались наиболее подходящими для нашей цели, и вошел в Калиндру, граничащую с нашими владениями. Этот город находится у подножия той стороны горы Тавра, которая отделена от Евфрата и обращена к вершинам Большого Тавра на западе”.

Следует описание вершин Большого Тавра, видимых издали. “Эти вершины столь высоки, что кажется, будто они касаются неба, и что нет на свете части земли более высокой, чем его вершина. И всегда за 4 часа до наступления дня Тавр освещают лучи Солнца на востоке; а так как он из самого белого камня, то ярко сияет и приносит армянам ту же пользу, что прекрасный свет луны среди мрака. Своей великой высотой он превосходит самые высокие облака на 4 мили, считая по прямой линии. Эта вершина видна из многих мест с запада, освещаемая солнцем с его восхода до трети ночи. И ее-то у вас в ясные дни мы принимали за комету”.

С тою же точностью, как и в своих оптических заметках, Леонардо пытается описать меняющиеся очертания далекой горы. “Во мраке ночи нам кажется, что гора принимает разные очертания, то разделяясь на две или на три части, то удлиняясь, то укорачиваясь. Это происходит от облаков па горизонте неба, которые располагаются между частью горы и солнцем и которые пересекают ход этих солнечных лучей; свет горы прерывается облаками, находящимися на разных расстояниях, а потому она имеет переменные очертания своего блеска”.

На следующей странице (С. А., 145 об. b) дан как бы новый, более подробный вариант письма, предваряемый двумя набросками приступа: “Тебе не следует обвинять меня, Диодарий...”, “Не сетуй, о Диодарий...”. Опять речь идет о причинах “великого и поразительного действия”. “Тавр — та гора, которая многими называется отрогом Кавказа”, — пишет Леонардо. “Однако я, желая это хорошенько выяснить, решил поговорить с некоторыми людьми, которые живут выше Каспийского моря. Они свидетельствуют, что хотя горы, где они живут, носят то же имя, однако здешние имеют большую высоту, а тем самым указывают, где настоящий Кавказ. Ведь Кавказ по-скифски означает „высшая вершина". И в самом деле неизвестно, чтобы на востоке или на западе существовала гора столь же высокая. И доказательством тому служит, что западные жители видят вплоть до четверти самых длинных ночей большую часть вершины Тавра озаренной лучами солнца, и то же бывает в странах, находящихся на востоке”.

Следует описание горы Тавра вблизи, опять в гиперболически-фантастических тонах, наряду с конкретными деталями горных поясов, напоминающими другой отрывок, сохраненный в “Трактате о живописи”. “Тень этого хребта Тавра имеет такую высоту, что когда в середине июня солнце находится на юге, тень простирается до начала Сарматии, что составляет 12 дней пути, а в середине декабря тень простирается до Гиперборейских гор, что составляет месяц путешествия к северу. И всегда та часть Тавра, которая закрыта ветру, полна облаков и туманов, ибо ветер, который разделяется при ударе о скалу, вновь смыкается за этой скалой и таким образом уносит с собой облака со всех сторон и оставляет их при ударе. И в этой части горы всегда бывают молнии от множества задерживающихся здесь туч; вот почему скала повсюду разбита и полна великих разрушений”.

Как напоминают эти слова отрывок из “Трактата о живописи”, где описание обращено в предписание: “Во многих местах пусть будет видно, как утесы превосходят ущелья высоких гор, будучи покрыты тонкой и бледной ржавчиной, а в других местах пусть являют они свою истинную окраску, обнажившуюся под ударом небесных молний, путь которым часто преграждают подобные утесы, что не остается без отмщения” (Т. Р., 806, стр. 867). Невольно вспоминаются и те следы молний, которые Леонардо находил “на скалах высоких Апеннин, в особенности же на скале Вернии” (Е, 1, стр. 477).