Юноша, намеревавшийся тогда по окончании школы посвятить себя науке, должен был обладать социально-привилегированным положением, либо зависеть от какого-нибудь князя или ордена. Это придавало духу лиц, посвятивших себя науке, особое направ­ление или требовало от них таких вещей, которых они не могли сделать, не насилуя себя. Положение придворных ученых было гораздо хуже положения придворных поэтов, как об этом свиде­тельствуют среди прочих фактов биографии Кеплера и Галилея; положение членов монашеских орденов было опасно для новаторов, как показывает пример Джордано Бруно. Только художник был свободен, даже если он служил князьям, республикам, духовным лицам, орденам и частным лицам и должен был приспособляться к интересам того или иного заказчика. Действительно, художник вел себя так до тех пор, пока это ему нравилось и было полезно, ибо он сохранял свою личную свободу, а его духовная свобода зависела только от его дарований, интересов и убеждений. Художник являлся в ту эпоху князем среди князей, оставаясь, однако, всю жизнь сыном народа. Он знал все, что волновало сердца сильных и слабых, он знал все слои и сословия своего времени, ибо он происходил из народа и работал для всех, кто давал ему заказы [Так следует понимать знаменитое изречение Леонардо ,,io servo chi mi paga" („Я служу тому, кто мне платит”)]. Практическая многосторонность имела своим следствием, как мы видели, теоретическую разносторонность. Художник — центральная фигура того века, и в общении с людьми всех сословий он впи­тывает в себя все то, что существует и подготовляется в мире действительности и в мире науки. Начиная от наипростейшей ку­старной работы до высших метафизических проблем и концепций, от него не укрыто ничто существенное из открытий, исканий, споров и верований его времени. Поэтому уже Леон Баттиста Альберти чувствовал себя призванным дать в своей книге об архитектуре своего рода техническую и практическую энциклопедию, вокруг которой группировались бы, дополняя ее, менее крупные работы по всевозможным отраслям знания. Стремление Альберти к прав­дивости и непосредственности выражения в искусстве и литературе приводит его, несмотря на его гуманистическое воспитание, к изу­чению родного языка, так что он является единственным среди гуманистов и писателей своего времени провозвестником его рав­ноценности с латынью, пишет грамматику народного языка и пе­реводит свои латинские труды по-итальянски, чтобы сделать их доступными для „необразованных". Наоборот, Леонардо не нужны были такие окольные пути, чтобы прийти к аналогичным воззрениям, ибо в отличие от Альберти он не получил в молодости тщательного образования. На себе самом он чувствовал, чего желали люди его социального положения и его типа, и наряду с научными задачами он преследовал педагогические и просветительные цели. Леонардо собирался написать полную, систематическую энциклопедию. Если рассматривать его деятельность с этой точки зрения и уяснить себе, что его работа обусловливалась социальной обстановкой, то можно понять многосторонность этой работы и цельность его лич­ности и деятельности, как писателя и ученого, которая, наобо­рот, рассыпается на осколки, если рассматривать ее только с научной точки зрения. В качестве научного метода способ исследования Леонардо бесполезен и бесплоден; наоборот, в качестве работы собирания материалов для систематического энциклопеди­ческого труда он, согласно всему вышесказанному, понятен и воз­можен. Эта энциклопедия представляла бы первый, написанный на одном из новых языков, общедоступный и полный научно-практический труд, в котором отразились бы жизнь и деятельность нашего художника, но в котором также нашли бы себе место прошлое, настоящее и будущее наук с существенными чертами их развития. Поэтому тот, кто будет продолжать рассматривать жизнь и дея­тельность Леонардо, как „затяжной бунт против его времени", тот всегда ошибочно поймет то или иное заявление Леонардо и ложно оценит всю деятельность его [Изречение это принадлежит Sоlmi, Frammenti, стр. XI, а содержащееся в нём воззрение — общераспространенное, хотя оно основывается скорее на односторон­нем толковании некоторых направленных против перипатетиков и гуманистов фрагментов, чем на изучении его деятельности. Фрагменты см. у Sоlmi, Fram­menti, стр. 80, 81 и 82, а перевод их у М. Герцфельда, цит. соч., стр.6 и след.]. Правда, Леонардо бунтует против гуманистов и схоластиков, но лишь потому, что и те и другие от­вращают свои взоры от действительности [Таков смысл вышеприведенных фрагментов.]. В остальных отношениях он заимствует из их трудов все, что могло бы быть полезным или интересным, и старается критически анализировать и проверить на опыте их утверждения. И все это делается, разумеется, не во имя какой-то революционной программы, но для того, чтобы быть по­лезным современникам. Действительно, Леонардо своей деятель­ностью и своими планами намечает путь к выполнению тех стрем­лений к знанию, которыми были обуреваемы его современники, выросшие подобно ему самостоятельно, самоучками. И если все они представляют символ и осуществление духовных и практических устремлений того века, то среди них Леонардо есть их символ и совершеннейшее выражение. Если бы Леонардо выполнил свое начинание, он составил бы энциклопедический труд, который по плану и архитектонике уподобился бы крупным средневековым эн­циклопедиям, представляя нечто вроде знаменитых „Summae, Spe­cula и Маргариток" таких авторов, как Винцент де Бовэ, Фома из Кантимпре, Григорий Рейш (Gregor Reysch). Ок представлял бы такую же смесь эрудиции, народного суеверия, философских раз­мышлений и магически-практических комбинаций, как названные сборники, которыми так обильно пользовался, например, Леонардо [Из средневековых энциклопедий Леонардо, как доказано, был знаком и поль­зовался трудом Винцента де Бовэ, Speculum quadruplex, naturale, doctrinale, morale et historiale. См. Sоlmi, Fonti, стр.91. Труд Григория Рейша, Магgarita Philosophica, мы упоминаем здесь как составленную в эпоху Леонардо (в конце XV в.) и очень распространенную энциклопедию, выдержавшую много изданий еще в XVI в. Аналогичный сборник был составлен в то же время Джорджо Валлa (Giorgio Valla) (разумеется, тоже по-латыни). Он озаглавлен: De expetendis et fugiendis rebus, Venetiis, Aldus, 1501. В этом труде, как и в энциклопедия Рейша, имеются статьи по арифметике, музыке, геометрии, астрологии, физиологии, медицине, грамматике, диалектике, риторике, моральной философии, экономии, пра­воведению и т.д. Леонардо был знаком с этим трудом, а также и с автором его. См. Sоlmi, Fonti, статью “Валла"]. В нем не хватало бы только теологической части. План подобной энциклопедии носит еще совершенно средневековый характер, но выполнение его, в согласии с рассмотренными уже принципами ху­дожника, было бы совершенно отличным. Прежде всего, вместо компилятивного энциклопедизма, которому обязаны своим происхождением различные „Summae", мы имели бы критический, незна­комый средневековью, энциклопедизм. Затем, если судить лишь по сохранившимся фрагментам Леонардо, размеры этого труда были бы значительно больше, ибо в нем были бы собраны не только мнения различных ученых и самого автора; в нем были бы рас­смотрены подробнее и разностороннее, чем в указанных образцах, наблюдаемые в природе и описанные им, согласно эмпирической классификации, явления и предметы природы и практической жизни. Но в этом обнаруживаются признаки нового времени и особенность Леонардо, впитавшего в себя традиции прошлых веков и в то же время прокладывавшего новый путь, по которому отныне станут двигаться практика и наука. Наконец, его труд отличался бы от других аналогичных ему работ тем, что он дал бы на народном языке запас теоретических и практических сведений всем тем лю­дям, которые лишены были школьного образования, но были на­делены, как он сам выражается, „здравым смыслом" (bon naturalе) [Отрывок см. у Sоlmi, Frammenti, стр.83. О роли „здравого смысла" в науке речь у нас будет еще в дальнейшем, ибо это выражение стало лейтмотивом „про­светителей” XVI и XVII вв.]. Это — та же самая идея и тот же самый принцип, который сто лет спустя положил в основу Галилей и которому он следовал при осуществлении своей языковой реформы, когда он признал латынь символом заблуждения, а живой язык — орудием познания. Только в этом отношении Леонардо прямой предшественник Галилея. Но то, что он задумал, могло быть осуществлено лишь после целого века научной и литературной деятельности. Смерть Леонардо, обор­вавшая эти его предварительные работы, наступила в то время, когда потребность популяризации знания побудила многочисленных ученых и писателей перевести на итальянский язык научные труды древности и средневековья. Разработанная благодаря этому одно­временно с литературной научная проза подготовила реформу Га­лилея. Во времена Леонардо наука и язык еще колебались между старыми традициями и революционными новшествами, так что ни первая, ни второй не созрели еще настолько, чтобы можно было осуществить программу художника. Благодаря этому труд его ока­зался фрагментарным, представляя по своему плану, стремлениям и выражению симптом времени. Беспорядок его рукописей отражает с убедительной непосредственностью тот хаос, в котором пребывали еще наука и общество его времени. Как ученый Леонардо — дитя переходной эпохи, и так как он следует за всеми устремлениями ее, то он переживает и характеризующий ее хаос, одушевляемый желанием просвещения, но весь еще в плену старых заблуждений и предрассудков. Его художественное и практическое воспитание обусловили его фанатическое преклонение перед опытом, его любовь к положительному, решительность его суждения и интуитивность его понимания. Но его художественная фантазия слишком любила сверкающие красками образы, с помощью которых он представлял себе явления и предметы природы, чтобы он мог перейти к закономерным и логическим абстракциям. Так всю свою жизнь он ко­лебался между натурфилософскими и мистическими комбинациями и сырым материалом фактов, между понятиями и образами, не будучи никогда в состоянии найти переход от одного из этих миров к другому. Может быть, он и не особенно стремился открыть эту связь. Он выискивал в науке и действительности скорее интересное и полезное, чем истинное и вечное, и его стремление гармонирует с одним из его теоретико-познавательных изречений, подчеркиваю­щим в противоположность схоластике „память и рассудок" как духовные средства познания [Укажем еще  на следующее изречение: “Всякое познание имеет своим источ­ником чувство" (Solmi, Frammenti, стр. 92). „Les grandes pensees viennent du coeur" („великие мысли исходят из сердца"), говорит один французский автор (Вовенарг).]. Но нельзя основываться на этом и на аналогичных сентенциях Леонардо. Если бы мы стали рас­сматривать его деятельность с точки зрения таких афоризмов, мы впали бы в противоречие с его заметками, которые указывают столь же определенным образом и на другие средства и возможности познания, и лишили бы себя возможности понять многочислен­нейшие фантастические решения естественно-научных проблем, ко­торые мы встречаем в рукописях Леонардо.