И латинско-итальянский словарик возник из ощущавшейся Лео­нардо потребности составить не существовавший еще до тех пор лексикон. Действительно, за исключением „Vocabulista ecclesia-stico" монаха Бернарда да Савона (В. da Savona), который, как указывает его заглавие, имел в виду лишь интересы церкви и го­дился лишь для начинающих священников, не было ни одной книги, которая помогла бы обыкновенному человеку изучить вне школы латынь и дала ему, таким образом, возможность попасть в „hortus conclusus" (закрытый сад) тогдашней науки и литературы [О словарях и грамматиках кватроченто см. Моранди, цитируемое сочинение. стр. 29 и след. и С. Trabalza, Storia della grammatica italiana. Для своей латин­ской грамматики Леонардо пользовался также следующими книгами: Laurentius Guilelmus de Saona, Rhetoriea nova, 1480 (упоминается в „Cod. Atl.”, fol. 207 r.) Nonii Marcelli, De proprietate sennonum; Festi Pompeii.De verborum significatione; M. T. Varro, De lingua latina. Соответствующие места см. у Мо­ранди, цитируемое сочинение, Solmi, Fonti. (соответствующие статьи); его же; Frammenti, стр. XXXVIII, Рихтера т. II, § 1470.]. Но почему живописец и техник Леонардо считал необходимым устра­нить этот для нас теперь непонятный недостаток, можно объяснить путем исследования его лингвистических заметок о родном наречии, в которых мы найдем еще одно подтверждение его намерения напи­сать элементарную латинскую грамматику. Заметки Леонардо о народно-итальянском языке похожи на его заметки о латинском языке в том отношении, что наряду с грамматическими указаниями они касаются также и вопросов лексики языка. Источником его итальянской „грамматики" является уже упомянутый краткий учеб­ник итальянского языка, который написал Леон Баттиста Альберти и которым, как это доказано, пользовался Леонардо [Ср. Trabalza, Storia della gramatica italiana, заключительная глава.]. Наоборот, заметки по лексике содержат огромный, свыше 10000, запас слов и оборотов речи, занимающих большей частью в виде полос много­численные листы „Codice Trivulziano", заполняющих многие страницы „Codice Atlantico" и встречающихся, кроме того, во множестве и в беспорядке в различных других рукописях. Отсюда ясно, что Лео­нардо работал в течение многих лет над этим собранием слов. Только 300 слов из „Codice Тrivulziano” расположены в алфавитном порядке и снабжены более или менее странными определениями, но все они, как доказал историк итальянской литературы Луиджи Моранди, заимствованы из одного небольшого словаря, составлен­ного Луиджи Пульчи (Luigi Puici)— поэтом Моргайте (Morgante)— для дочери Лоренцо де-Медичи [„Codice Trivulziano", fol. 19—22, читать с конца вверх! Моранди, цитируемое сочинение стр. 52—54.]. Остальные тысячи и тысячи слов записаны без всякого порядка, и только в некоторых группах выбор Леонардо определяется ассонансом или аллитерацией, сино­нимичностью и аналогией слов [По вопросу о методе, каким пользовался Леонардо при составлении словаря см. Моранди, цитируемое сочинение, стр. 45 и след., стр. 49, 72 и след. стр. 110 и след. с указанием источников.]. Мы видим, что Леонардо подчи­нялся здесь своему обычному методу, которому он следовал и в иных своих работах, руководясь либо учеными источниками, либо памятью, чувственными и звуковыми ассоциациями, всякого рода случайными соображениями, т. е. тем, что Леонардо понимал под опытом. Об этой стороне деятельности Леонардо написано немало; мистики и мечтатели подходили к загадке этих рядов слов с осо­бенным благоговейным страхом, над которым в настоящее время посмеялся бы сам Леонардо. Если, например, Генрих фон-Геймюллер (Heinrich von Geymuller) мог высказать и защищать ту порази­тельную точку зрения, будто Леонардо собирал здесь материал для философии языка, то после этого нельзя уже смутиться тем, что неутомимый исследователь Леонардо, Эдмондо Сольми, мог видеть в этом попытки Леонардо регулировать научный язык и способ выражения [Gazette des Beaux-Arts, 1895, стр. 75 и след.; Solmi, Fonti, стр. 11 и след., его же, Frammenti, стр. XXXV и след. и Arch. Storico Limbardo, Serie IV vol. VI, 1906, стр. 98.]. Обе эти затеи были чужды Леонардо, и шансы доказать наличие их так ничтожны, что в этих гипотезах можно видеть только примеры богатства фантазии и комбинирующей спо­собности исследователей Леонардо. Мы не видим необходимости вдаваться здесь в критику этих взглядов, так как Луиджи Моранди привел бесспорные доказательства того, что Леонардо, стремясь удовлетворить ощущавшуюся всеми потребность, намеревался со­ставить первый итальянский словарь [Цитируемое сочинение, стр. 41 и след.]. Но почему именно Леонардо чувствовал особенно сильно эту потребность и притом настолько сильно, что намеревался написать латинскую грамматику, латинско-итальянский словарик и итальянский лексикой, — это можно объяснить не на основании фантастических комбинаций, а исходя из его научного и литературного воспитания, из его научной деятельности. Чтобы понять ее, как и всю деятельность Леонардо, надо обратиться скорее к социальной обстановке, чем к научным предпосылкам и условиям. Латинская грамматика Леонардо и его итальянский лексикон относятся к его анатомии, механике, гидрав­лике и т. д., как каждая отдельная из этих наук — к живописи, архитектуре, технике, практике вообще. Действительно, подобно тому, как последние побудили Леонардо вообще и в частных слу­чаях углубиться в изучение наук и исследование природы, чтобы изложить первые и разгадать последнюю, так и изучение научной литературы побудило его углубиться в изучение средств выра­жения обоих языков. Сам автодидакт, он проделал эту колоссаль­ную работу не для того только, чтобы увеличить запас своих соб­ственных сведений, но чтобы помочь своим современникам, нужды и стремления которых он знал. Задуманные им работы предназна­чались, прежде всего, для практики живописцев и техников; они должны были довести до конца программу, набросанную и отчасти осуществленную Леоном Баттистой Альберта, а до него уже Брунеллески, а потом Гиберти и другими из названных нами теоретиков. Но Леонардо в течение своей теоретически научной деятельности, т. е. по мере того как вcе более, казалось, расширялась его работа, имел перед собой еще более обширное поле действия. Его эклек­тический метод и его энциклопедическая работа собирания мате­риалов свидетельствуют о его планах передать всю сумму своих исследований и наблюдений своим любознательным и жаждавшим образования современникам, а также сообщить им наряду с этими теоретическими, научными и практическими средствами и такие средства, которые помогли бы им приобретать знания. Это его намерение выросло из его собственной жизни, бывшей непрерывной борьбой за приобретение сведений и познания. Во всех случаях Леонардо предстает перед нами как самоучка, который, приобретя вне школы обширные знания, желает указать на основании собствен­ного опыта своим сотрудникам по работе и своим современникам, бывшим подобно ему „senza lettere", путь к науке и самую науку. Благодаря своему опыту он возвышается над учеными своего вре­мени, благодаря своим знаниям — над просто образованными людьми. Действительно, первые — независимо от того, схоластики ли они или гуманисты — живут и мыслят вне действительности в каком-то мире понятий и фантазий, а вторые — уже заранее обречены на невежество, даже если они школьно образованные практики.