Придя таким сложным путем к постановке какой-нибудь проб­лемы, Леонардо при попытках решения ее наталкивается на всякого рода препятствия. Ни в этом случае, ни в других мы не встретим в рукописях Леонардо какой-нибудь последовательности или связи между гипотезой, положением и доказательством. Его исследова­ния в области механики не подвигаются вперед в каком-нибудь определенном направлении, а колеблются между различными ре­шениями, так что результаты, к которым он приходит, являются не следствием какого-то озарения или бессознательной переработки материала, а плодом ряда проверок известных ему решений одной и той же задачи. В рукописях Леонардо мы имеем историю полной различных перипетий борьбы между двумя концепциями и методами естествознания его времени. Мы знаем, что Леонардо прочел боль­шинство трудов по механике, которые можно было тогда раздобыть; действительно, в различных местах его рукописей мы встречаем имена древних и средневековых физиков и дословные, либо пере­дающие их дух цитаты из их сочинений [Они перечислены у Solmi, Fonti, стр. 315 и разбираются в книгах Дюгема Etudes и Origines.]. Как ни многочисленны из­вестные Леонардо трактаты, их можно разделить на две группы в зависимости от тогдашних методов исследования: на качествен­ную или натурфилософскую группу схоластиков и на количест­венную или экспериментальную группу еще очень скромной, ра­ботавшей в тиши и собравшейся вокруг Иордана Неморария школы [Эта школа от собрания своих трудов получила название „de Ponderibus", часто встречающееся у Леонардо. К ней кроме Иордана принадлежали Альберт Саксонский, Марсилий из Ингена (Inghen), Петр из Айли (Ailly), отчасти Бьяджо Пелакана (Biagio Реlасаni) и др. Этой школой был составлен „Liber Jordani de ratione ponderibus", открытый Дюгемом в Парижской национальной библиотеке труд, в котором Дюгем видит прямого „предшественника" Леонардо и посредника между древне-средневековой и новой статикой. См. Дюгем, Origines, гл. 5—8; кроме того. Мах, Mechanik, стр. 76 и след., и Сольми, Fonti, стр. 180 и след.]. Но даже у последней экспериментальный метод и количественное определение ограничивались только отдельными процес­сами механики, которые затем усваивались и использовались в качестве доказательного материала натурфилософией. Если схо­ластика со своей стороны обрабатывала своим диалектическим ме­тодом и для своих теологических целей эти отдельные явления науки механики, то под ее влиянием ученые школы Иордана под­чиняли результаты своих исследований ее руководящей точке зре­ния. Поэтому различия между официальной наукой и индивидуаль­ным исследованием были несущественны и обнаруживались лишь в различном толковании отдельных случаев, так что только прони­цательный наблюдатель, от взора которого не ускользали даже мельчайшие факты отклонения, способен был установить ценность даваемого представителем качественной или количественной группы объяснения какого-нибудь явления для науки и практики. Лео­нардо обладал, как мы это уже заметили в случае описательных наук, даром замечать эти мельчайшие процессы и факты в явле­ниях природы. В качестве самоучки, обладавшего непогрешимым чутьем и не имевшего никаких симпатий к той или иной школе, он благодаря именно своему беспорядочному чтению научных трудов замечал даже малейшие отклонения в объяснении этих явлений. Так само собой становилось необходимым обращение к экспери­менту как способу проверки. В этом отношении ему оказало по­мощь его искусство в изготовлении измерительных инструментов всякого рода [В особенности нивелиров, пропорциональных и параболических циркулей, весов, часов и т. д. Без умения изготовлять машины невозможно было ни одно экспе­риментально-физическое открытие. Галилей, Стевия, Декарт, Паскаль, Гюйгенс и все позднейшие и новейшие великие изобретатели были одновременно техниче­скими и научными гениями. И здесь обнаруживается неразрывная связь техники с естествознанием. Относительно машин Леонардо см.Feldhaus, цит. соч.]. Таким путем он пришел к своим попыткам решить проблему наклонной плоскости, занимавшую его затем с различ­ными перерывами в течение почти тридцати лет. Колебания между различными решениями показывают, что он склонялся то к ре­шению схоластиков, то к решению Иордана и его школы; многие листы рукописи Е показывают, в частности, что он в отличие от обеих школ обращался с одинаковой аккуратностью и беспристра­стием к эксперименту и выкладкам. Только после долгих колеба­ний он, по-видимому, склонился в пользу решения школы „de Ponderibus". Благодаря этому он подошел близко к установлению правила о сложении одновременно действующих сил, производя опыты и выкладки с весами, полиспастами и рычагом, принципы которого он более или менее удачно применил ко всем машинам. Но во всяком случае принципы, которыми он при этом руково­дился, заимствованы были из прочитанных им книг, а подробное развитие их носило исключительно проверочно-аналитический характер [См. цитированные места у Дюгема, а также Масh, Mechanik, стр. 77 и след.]. Мы имеем перед собой бесконечный ряд чертежей и выкладок, в которых постоянно изменяется решение проблемы, но никогда Леонардо не оказывается способным резюмировать резуль­таты их в каком-нибудь законе. Кажется, будто он пугается научно-пригодного, достигаемого дедуктивным или индуктивным путем обобщения, будто он чувствует себя также неспособным остановиться окончательно на напрашивающейся сама собой аб­стракции и довольствуется интуитивными доказательствами, полу­чаемыми с помощью чертежей. Единственное встречающееся здесь методологическое замечание — чисто педагогического характера, ибо, узнаем мы, он намерен в своем труде „предпослать потен­циальным доказательствам реальные для того, чтобы более легкое было ступенью, руководителем к более трудному" [Под „потенциальным" доказательством Леонардо понимает логически-математически-теоретическое воспроизведение и доказательство установленных опытным путем фактов, образующих, наоборот, в своем сыром, доступном чувственному восприятию виде так называемое „реальное доказательство". Одно место из „Книги о живописи" разъясняет нам значение термина потенция у Леонардо. Там (ed. Ludwig, ч.I, §1) математическая точка называется „punto in potentia" („потенциаль­ной точкой"), а ее графическое изображение ( . ) „punto in atto" („актуальной точкой"). См. комментарии Людвига к этому месту в „Quellenschriften fur Kunstgeschiehte", т. XVII, стр. 162.].