НАУЧHОЕ ВОСПИТАHИЕ ЛЕОHАРДО ДА ВИHЧИ. 11

То же самое можно сказать о ботанических изысканиях Леонардо. Чтобы понять их истинное значение, их надо сравнить со скуд­ными указаниями „герболариев" и сборников рецептов или же сопоставить их с ,,Historia naturalis" Плиния и с сочинениями Теофраста, Диоскорида и Петра de Crescentiis, которые не содержат почти описания растений и которые никого не побудили сравнить сообщаемые им факты с действительностью [Относительно ботанических произведений, которыми пользовался Леонардо, см. Solmi, Fonti, стр. 313 и алфавитную часть этого труда, кроме того, Sеidlitz, L.d.V, т.II. библиографическое приложение]. И здесь Леонардо, наоборот, следует высказанному им в анатомических рисунках прин­ципу: „Необходимо срисовывать и описывать"  [Anatomia, ed. Sabachnikoff, стр. 153]. Совершенно иначе художник относится к неодушевленной природе. Уже с первых его произведений и дальше вплоть до „Святой Анны", до „Мадонны в скалах", до „Джиоконды" и до „Леды", которые слишком хорошо известны, чтобы мы должны были здесь останавливаться на них, в его картинах ландшафтов господствуют изображения скал как декоративного и создающего настроение элемента в эффектном слиянии реальности и фантазии. Действительно, ни одно другое явление природы не пленяло так духа Леонардо и не возбуждало так его фантазий, как мощное зрелище альпийского пейзажа и как уединенные дикие места некоторых областей его родной до­лины Арно [По вопросу о ландшафте у Леонардо см. соответствующие главы у Зейдлица, Мюнца и Сеайля и, кроме того, Felix Rosen, Die Natur in der Kunst, Leipzig 1903, стр. 301 и след. Соответствующие места из литературного наследия Леонардо см. у Solmi, Frammenti, стр. 301 и след. и Рихтер, т. I, стр. 203 и след., т. II, стр. 173—270]. Поэтому у него исчезают в качестве декорации идиллические холмы Тосканы и Умбрии, которые так охотно и неутомимо изображали современные ему живописцы; как у Данте, застывший вид скал, гор и болота придает живо выступающим изображениям людей тайну того неизвестного, недостижимого и вечного, в котором движутся человеческие судьбы. Что таково именно намерение Леонардо и что это не просто пристрастие и сознательное стремление к новизне, показывает тот факт, что он описывает эти же самые пейзажи, когда представляет себя самого читателю в качестве пилигрима, странствующего в таинственном мире науки [См. Solmi, Frammenti, стр. 109].

Человеческий дух относится к неорганической природе совер­шенно иначе, чем к миру органическому. Здесь все ценности изме­няются, здесь прекращаются все отношения к миру живого, и если дух хочет подняться до самой трудной из всех абстракций, то перед ним носятся только темные и неясные представления о веч­ности или смутные воспоминания о недоступном исследованию прошлом. Подобное душевное состояние годится скорее для того, чтобы навести на моральные размышления, чем для стимулирования научного исследования, и это безусловно, не последняя причина того, почему геологические науки самые молодые из наук и продукт эпохи просвещения.

Прекрасным примером этого являются заметки Леонардо, относящиеся ко всякого рода явлениям природы, наблюдениями над которыми он интересовался не только в качестве живописца ландшафтов, но также и в качестве техника при проектировании и построении каналов, регулировании течения рек, при постройке дорог, плотин, мостов, шлюзов, укреплений и т. д. В какой-нибудь местности Леонардо, прежде всего, замечает ее фауну, флору, реки, камни, гроты и строения почвы вообще, а затем, как он сам выражается, „фантастические вещи" [См. Рихтер, т. II, стр. 173—270]. Он вкратце описывает всякое поразившее его явление природы: удар молнии, водопад, землетрясение. Всякая особенно бросившаяся в глаза достопримечательность зарисовывается, иногда измеряется или даже исследуется со стороны ее „естественных оснований": окраска моря, растительность какого-нибудь холма, иссякание какого-нибудь источника. В научной части имеются описания, анализы, вычисления, всякого рода суждения и мнения, а практический результат подобных наблюдений и исследований сейчас же преподносится живописцу, архитектору и инженеру. „Дух живописца должен в своих размышлениях достаточным образом приспособиться к явлениям, которые наблюдаются им у интересных объектов, и он должен на них остановиться, зарисовать их и установить относительно них правила, считаясь с местом, обстановкой, светом и тенью" [У Sоlmi, Frammenti, стр.106]. Такова программа, которой следует Леонардо при рассмотрении пейзажа. В конечном счете, это должна была быть чисто живописная и техническая программа, но из заметок Леонардо мы видим, что он отмечает не одни только полезные и нужные для практики вещи и что даже в нашем случае он долго останавливается на таких явлениях природы, которые принадлежат к самым таинственным из них, у которых невозможно установить каких бы то ни было „правил". Мы имеем в виду его палеонтологически-геологические исследования, принадлежащие к наиболее плодотворным результатам его деятельности [См. остроумные комментарии к геологическим заметкам Леонардо у Дюгема» Etudes sur L. d. V, II Serie, стр. 332 и след.]. К ископаемым остаткам животных внимание Леонардо привлекается не практическими устремлениями, его притягивает и пленяет здесь тайна. Она наводит его сперва на размышления о бренности всего человеческого, она вызывает в нем соображения о человеческой истории, а под конец об эсхатологических загадках, пока разум не прогоняет всех этих призраков и не отдается одному лишь изучению явлений природы как таковых [„О время, похититель всех созданных вещей, скольких царей, сколько царств ты уничтожило! Сколь много перемен испытали государства и сколь много произошло событии с тех пор, как эта удивительная порода рыб погибла здесь в избо­рожденных пещерами и лабиринтами внутренностях (горы)!" и т. д. Cм.Solmi, Frammenti, стр.146 и прим.]. За восклицаниями следуют рассуждения, а с того момента, когда Леонардо считает себя обладателем новой истины, начинается полемика против инакомыслящих. Ход его мыслей при этом таков: наблюдения, вызванные интересовавшими его техническими задачами, подтвердили хорошо известный ему взгляд Альберта Саксонского, что земля и моря находятся в постоянном движении [См. Дюгем, Etudes, т. II, стр.332, и след., 342.]. Он связывает факт нахождения на горах ископаемых с этой теорией и высказывает убеждение, что они представляют собой следы животных, живших некогда на этом самом месте, а под конец излагает свою собственную точку зрения на окаменелости. Но все эти рассуждения не следуют в логическом порядке друг за другом, как этого требует научный способ изложения, ибо полемический элемент его изложения сильнее языка его убеждения. С одной стороны, он выступает против гипотезы „небесных влияний", которой итальянские естествоиспытатели его времени желали объяснить это явление, как и все прочие, а с другой—против основывающейся на сообщении „увенчанных листов библии" теории, рассматривающей ископаемых как остатки занесенных потопом на высочайшие вершины гор животных [См. эти места у Рихтера, т. II, 208—218. К этому предмету мы еще вернемся].

Перед нами здесь один из тех редких случаев, когда полемическая страсть Леонардо не заводит его в тупик; действительно» разбор взглядов противников является здесь первым и непосредственным следствием сравнения фактов с их обычными объяснениями. Это сравнение представляет заслугу Леонардо. Действительно, ученые находили такие и аналогичные им объяснения у Теофраста, Аристотеля, Авиценны, Альберта Великого, Винцента де Бовэ, Альберта Саксонского и в трудах других, одинаково приемлемых для схоластиков и гуманистов авторов, а широкая публика имела в „Composizione del Mondo" Ристоро д`Ареццо занятную книжку, в которой сообщались на народном языке наиболее интересные вещи из области геологии. Но ни ученые доктора, ни обыкновенные смертные не задумывались над тем, чтобы ближе присмотреться к фактам [См. Дюгем, как выше, и Sоlmi, Fonti, соответствующие статьи. Кроме того, Mario Baratta, L.d.V. ei problemi della terra, Torino 1903, стр. 223, 228. Книга эта после появления работ Дюгема устарела. В одной статье, которая вскоре должна появиться в „Сократе" („Sokrates") и рукопись которой представил в мое распоряжение ее автор, д-р Бернгард Швейцер (Bernhard Schweitzer), он пишет об „одном геологическом открытии древности я повторное открытии его в новое время" я убедительно доказывает, что леонардова теория насчет ископаемых вос­ходит непосредственно к Геродоту, кн. 2, гл. Х и след. Между 1470 и 1480 Лео­нардо был еще приверженцем теории потопа (Ms. Brit. Mus. Fol. 156 v. Richter № 990); на закате своей жизни он высказывает тот взгляд, что места нахождения остатков ископаемых животных были некогда покрыты морем, волны которого при­гнали соответствующих животных к берегу (Ms. Leicester, 1510 Richter № 990)]. Сравнение между школьными теориями и наблюдаемыми фактами было возможно только там, где подраставшая молодежь воспитывалась в духе теоретического исследования и наблюдения. Леонардо пришел к своим геологическим и палеонтологическим теориям таким же образом, как и к своим анатомическим, зоологическим и ботаническим исследованиям.