КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ. «МОRО», «ВАКХ», «СОHЕТЫ ПИСТОЙА»

«Моrо»

Людовико Сфорца, сын Франческо Сфорца, миланский герцог при дворе которого Леонардо да Винчи провел около двух десятков лет, носил прозвание «Моrо». Моrо - значит «шелковичное дерево». Однако, со времени Ломаццо, в европейской литературе неясный смысл этого слова давал повод к ошибкам в переводе итальянского прозвища герцога на другие языки. Людовико Моро, т. е. Людовико Сфорца, по прозванию Шелковичное Дерево, оказался в разных компилятивных сочинениях Людовиком Мавром. Действительно, того имеет этот двойной смысл. Ломаццо, недостоверный во многих случаях повествователь жизни Леонардо да Винчи, родившийся в Милане в то время, когда карьера Людовико Сфорца была уже печальным образом закончена, в III томе своего трактата о живописи, скульптуре и архитектуре так описывает, между прочим, наружность Людовико Сфорца, непосредственно после краткого описания Джиан Галеаццо: «...дядя его Людовико был смуглого цвета и потому имел прозвище Мавра (di Моrо), носил волосы в виде длинной гривы (la zazzera lunga), спереди почти до бровей. Это доказывается его портретом, сделанным рукою Леонардо да Винчи в трапезной миланского монастыря delle Grazie. На той же картине можно видеть портрет Беатриче, оба на коленях, с детьми впереди. Изображенный тут же распятый Христос сделан другим художником». Ошибка Ломапцо относительно прозвища Людовико Сфорца может быть установлена на самых точных и достоверных основаниях, при помощи флорентинско - миланского поэта Бернардо Беллинчиони. Это был придворный поэт, который хорошо знал все тонкости современной ему политической жизни и истории, хотя в своих стихах редко давал чистосердечные и правдивые характеристики видных деятелей. Стихами его надо пользоваться с большою осторожностью. Он грубо льстит знаменитым и властным людям, расписывает райское благополучие социальной жизни своего времени, и если иногда казнит своею сатирою людей с меньшим весом, то делает это, опять-таки, с известным корыстным расчетом. Тем не менее, его стихотворения имеют громадное значение при собирании документов флорентийской и ломбардской истории в эпоху Возрождения. Несмотря на льстивую риторику, Беллинчиони отразил в них истинные черты характера таких людей, как Людовико Сфорца, Джиан Галеаццо, Изабелла Арагонская, жена последнего, Беатриче д´Эсте, жена Людовико Сфорца, мантуанская герцогиня Изабелла д´Эсте, жена Франческо Гонзаго. Иногда эти люди кажутся у него живыми, несмотря на чад преувеличенных похвал, которыми Беллинчиони окружает их изображение. Особенно рельефно выступает сам Людовико Сфорца: другие исторические документы вполне подтверждают характеристику Беллинчиони. В одном из первых сонетов, четвертом, Людовико Сфорца сравнивается с соколом. «Наш Моро, - пишет Беллинчиони, - поступает, как сокол, который неподвижно держится на крыльях, выжидая счастливого мгновения, а потом быстро спускается на жертву». В сонете XVII Людовико Сфорца приписываются свойства лисицы и льва, те именно свойства, которыми должен обладать князь, по словам Макиавелли. Между обеими характеристиками противоречия нет - они сливаются в цельное представление об этом хищном человеке. Опуская некоторые другие характерные уподобления Беллинчиони, мы подходим в сонетах к прямым указаниям на истинный смысл прозвища Моrо. В Милане произошло радостное событие: Цецилия Галлерани, любовница Людовико Сфорца, родила сына. По этому поводу Беллинчиони изливается в напыщенно-восторженных сонетах: плачет Феб и горюет Купидон, потому что новорожденный похитил у них первенство в красоте, славе и силе, Эней и Дидона не радовались так, как «дерево Физбы в одном из своих потомков». Это дерево Физбы и есть шелковичное дерево, Моrо, т. е. в данном случае Людовико Сфорца. Поэт этою метафорою напоминает переданную у Овидия легенду о шелковичном дереве, в тени которого разыгралась кровавая история Физбы и ее возлюбленного Пирама: найдя под шелковичным деревом разорванное покрывало Физбы и предположив, что она погибла, Пирам тут же закололся, а Физба, вернувшись и увидев это, тоже покончила с собою. С тех пор, говорит легенда, шелковичное дерево дает кроваво-красные плоды. Вследствие этого шелковичное дерево часто именуется деревом Физбы. Беллинчиони постоянно называет Людовико Сфорца либо просто Шелковичным Деревом, либо, как мы видели, деревом Физбы, может быть, намекая не только на общепринятое его прозвание, но и на свойства его натуры, которая, подобно шелковичному дереву, медленно собиралась с силами и внезапно давала кровавые плоды. О самом себе Беллинчиони иногда говорит, что он счастлив под тенью Шелковичного Дерева. Под тенью Шелковичного Дерева, на радость всего Милана, расцветает гений Леонардо да Винчи, который в рисунке и красках затмил и современных, и древних художников. На одном из блистательных представлений в Павии, «новых Афинах» того времени, семь свободных искусств на разные лады воздают хвалу своему покровителю Людовико Сфорца. При этом Арифметика говорит о нем, как «о Дереве, которое обессмертила Физба». Кроме этих косвенных доказательств, связанных с прозвищем Моро, мы находим у Беллинчиони, а также у Паоло Джиовио, прямые указания на то, что у Людовико Сфорца был белый цвет лица. Вот почему, кроме прозвища «Моро», Беллинчиони дает ему иногда другое прозвище, Ermellino, что значит Горностай.

Итак, не может подлежать сомнению, что Ломаццо сделал ошибку, допуская, что прозвание «Моро» имеет какое-нибудь отношение к цвету лица Людовико. В этом миланском герцоге не было ничего мавританского. Это была натура, представлявшая смешение свойств лисицы и льва - медлительность замысла и быстроту хищного нападения, т. е. те именно свойства, которые могут напомнить свойства шелковичного дерева, медленно распускающегося, но быстро дающего кроваво-красный плод.

«Вакх»

Это произведение Леонардо да Винчи, вместе с Иоанном Крестителем, должно быть признано одним из характернейших произведений Ренессанса. Как указано в тексте книги, этот Вакх не передает идеи классического Диониса с его жестоким кровавым культом и хищными поступлениями натуралистического характера. Правда, в искусстве древних греков Вакх изображался иногда с женоподобными чертами лица и тела, но именно эти черты - женские, женоподобные - являются символом его плодотворной и плодородной натуры, как бы образным намеком на то, какое значение имеют в жизни вакхические экстазы. В произведении Леонардо да Винчи Вакх является, по своему безволию, по своей физической и психической нейтральности, прямою противоположностью тому мощному, мстительному Дионису, каким он выступает в классической легенде, в пластических произведениях древнего искусства, в гениальной трагедии Еврипида «Вакханки». При своей обольстительной наружности он таит в себе непреоборимую хищную силу. «Да, всех богов сильнее Дионис», - говорит хор в трагедии Еврипида. «Богоборец» Пентей обращается в нему, в той же трагедии, со следующими словами:

Ну, дай взглянуть, каков ты. Ишь, красавец,
Как раз на женский вкус! А ведь для жен Ты в Фивы и пришел. Да, не в палестре,
Конечно, локон нежный твой взращен,
Что вдоль щеки лежит, соблазна полный,
Не на припеке солнца, в холодке
Ты кожу белую свою лелеял,
Когда красой Киприду уловлял.

(И. Ф. Аиненский).

Этими словами Еврипид делает образ Диониса именно двойственным, а не нейтральным: он обольстителен в своем нежном изяществе, в своей красоте, но это изящество хищной пантеры, это красота, обвеянная холодком, вышедшая из морозных глубин античной истории. Его белая кожа взлелеяна не на припеке солнца и не в теплой тени человечной культуры, а на Кифероне, среди диких оргий вакханок и менад. Мудрый прорицатель Тиресий противопоставляет дары Диониса дарам прозаически полезной Деметры. Эти дары вносятся прямо в душу человеческую, давая ей силу высокого исступления в вещих грезах и воинственных делах. «Есть дар пророчества в вакхическом безумье»: голоса целого мира, его законы, его судьба говорят устами такого безумца, опьяненного божественным напитком Диониса. Но Дионис «не чужд Арея», и когда мы видим, что войско бежит с поля сражения, объятое внезапным страхом, это значит, что его гонит Дионис, вселившийся в войско противника и вдохновивший его своим безумно воинственным экстазом. В одном из гимнов гомеровской коллекции он так рисуется в своей юношеской и олимпийски мощной красоте: на могучих плечах его пурпурный фарос, чудные кудри его с синим отливом, а в синих очах божественно самоуверенный смех над врагом, которого он властен обессилить одним своим движением. «Я -Дионис Громозвучный, - говорит он о себе, - дочь Кадма, Семела, от Зевса, с ним сочетавшись любовно, меня родила». Это прозвище «Громозвучный» хорошо передает его мистическую натуру: трепет жизненных форм и крушение всяких индивидуальных границ при его приближении. Еще в детстве, когда он бродил, сопровождаемый вскормившими его нимфами, по зарослям леса, «шум подни-мался в лесу необъятном». Вся жизнь, как лес, трепещет и шумит от дыхания Вакха.

Итак, женские черты Диониса лишь намек на то, что он рожда-ет из себя, из своей природы, из своих бесформенных мистических начал, все, что есть свободного и обновляющего в жизни. Это оргийно - хищное и в то же время плодотворное, истинно религиозное начало в древнем богопонимании. Но Вакх Ренессанса - существо бездеятельное, бесплодное и чуждое глубоким, всегда религиозным экстазам как древнего, так и нового мира.

Сонеты Пистойа

К важнейшим библиографическим источникам, по которым можно восстановить некоторые очень важные черты итальянского Ренессанса конца XV в., надо отнести книгу под названием «J Sonetti» Пистойа (Антонио Каммелли), комического поэта (1440 -1502 гг.), который в своих стихах часто передает политические события своего времени. Это был убежденный любитель сонета. Одно из своих стихотворений он начинает словами: «из всего, что видишь, делай сонеты». Его творчество очень незамысловато и принадлежит к тому роду поэзии, которая в Италии называется «poesia buriesca». Грязные шутки, циническая откровенность, доходящая до последних степеней скабрезности, отражение общественных нравов в смешении с намеками на политические события дня - таково содержание трехсот восьмидесяти сонетов Пистойа, переизданных в 1888 г. знаменитым ученым исследователем Ренье. Множество стихотворений у него, как и у Беллинчиони, написаны жаргоном Буркиелло, «alia burchiellesca». Отмечу, между прочим, один сонет, 72-й, не допускающий, по своему грубому неприличию, никакого изложения, но любопытный в том отношении, что три стиха его представляют забавное искажение русского языка, занесенного кем-то в Италию. Действующее лицо спрашивает: «Сасо stai, Madonna sestra?» - «Как поживаешь, госпожа сестра?». Ее ответ гласит: «Dobra, gospodina». Третья строка - сплошная непристойность - русскими словами в итальянском начертании. В примечании Ренье указывает на то, что ответ г-жи сестры не совсем согласен с грамматическими правилами русского языка: нужно было сказать: «добро, господин», «dobro, gospodin». Но, кроме таких курьезов и непристойностей в духе Манганелло, во многих сонетах Пистойа можно найти драгоценные сведения о Людовики Моро, его политической судьбе, об ученых и литературных силах, блиставших при его дворе, и проч. Со многими из них Пистойа находился в личных отношениях. Целый ряд его сонетов направлен против Беллинчиони. Самого Людовико Моро он превозносит до неба, хотя немедленно изменяет ему, когда его политическая карьера закончилась поражением.