|
ГЛАВА ВТОРАЯ. ТРАГЕДИЯ (ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Главная → Публикации → Полнотекстовые монографии → Волынский А.Л. Жизнь Леонардо да Винчи. - СПб, 1900г. → Глава вторая. Трагедия (часть вторая)
А Микеланджело в это время тоже кончал свой картон, работая, по обыкновению, уединенно и замкнуто. Когда этот картон стал известен флорентийцам, ими овладела светлая радость. Гениальный молодой художник, откинув обычную концепцию батальной картины, взял сюжетом своего произведения нечто тревожное, но в то же время свежее и человечное. Дело происходит летом, флорентийские солдаты купаются в Арно. Вдруг раздаются трубные звуки, возвещающие приближение неприятеля. И вот купающиеся воины выбегают из реки, спешат к оружию, - «с такими прекрасными жестами, с такими телодвижениями, - пишет Бенвенуто Челлини, - что ни древние, ни новейшие народы не могут похвалиться ничем подобным». Даже по слабой гравюре этой картины, сделанной Скиавонетти, можно судить о ее высокой прелести. Битвы еще нет, но будущие победители, застигнутые врасплох во время невинного отдохновения, уже полны воинственного энтузиазма. Один молодой солдат, перегнувшись с берега к реке, протягивает могучую мускулистую руку товарищу, находящемуся в воде. Другой торопливо отыскивает одежду, некоторые с взволнованными лицами бросают беспокойные взгляды по сторонам. На втором плане - сторожевые воины с длинными трубами. Рисунок живет двойною жизнью: из-за сцены приближаются ужасы битвы, смерти, а перед глазами плещется свежая вода, из которой высовываются члены ныряющих, видны здоровые, мокрые спины, еще не стянутые военными доспехами. Такая картина должна была сразу пленить всех флорентийцев: непринужденность и титаническая сила изображенных героев сочетались здесь в высокую поэтическую гармонию. Было ясно, что молодой «дракон», как называли Микеланджело современники, одержал победу над старым львом. Микеланджело сделался героем дня, а Леонардо да Винчи продолжал работу в том негодующе-презрительном молчании и с тою нервностью, которая должна была разъедать в нем всякое художественное спокойствие. Конечно, он не был посрамлен в этом состязании. Он мог говорить себе, что он просто не понят флорентийцами, - этими простодушными ценителями искусства, не прозревшими его демонических откровений, его новой, нечеловеческой красоты, бездн его научного гения. Но он не мог не понимать, что невольное предпочтение, оказанное флорентийскою толпою его сопернику, самый энтузиазм толпы, вызванный молодым художником, являются многозначительным приговором даже для его замысловатого таланта. Флоренция, как некогда Афины, шумела не напрасно перед произведениями искусства, и суждения флорентийской толпы, которая несла в самой своей крови теплые краски природы, никогда не казались маловажными даже величайшим талантам Тосканы. Леонардо да Винчи должен был хорошо знать таинственный смысл и невыразимую ценность массовых увлечений, хотя в своем творчестве он никогда не руководился чуждыми ему настроениями и потребностями.В начале 1506 года он уже почти прекращает работу над «Битвой при Ангиари», в которую хотел перелить, как некогда в «Тайную вечерю», свои изысканнейшие знания и натуралистическую философию. Картина осталась неоконченной. Леонардо да Винчи увлекается другими делами, помогает скульптору Рустичи в изготовлении трех статуй для флорентийского баптистерия, продолжает свои отвлеченные научные занятия, а в мае 1506 г. его вызывает в Милан Шарль д´Амбуаз, маршал Шомон, наместник французского короля Людовика XII, с которым Леонардо да Винчи находился в сношениях еще с 1503 г. Республиканское правительство, уже раздраженное медлительностью и капризами Леонардо да Винчи, соглашается дать ему отпуск на три месяца, под условием - вернуться во Флоренцию к назначенному сроку и представить поручителя, обязанного уплатить за его счет денежный штраф в 150 флоринов, если бы он не выполнил договора. Леонардо да Винчи должен был вернуться во Флоренцию в августе 1506 года. Но, встретив в Милане великое сочувствие со стороны просвещенного французского наместника, Леонардо да Винчи не торопился на родину. Строгие требования и формальные юридические обязательства, которыми была связана его новая поездка в Милан, могли только возбудить в нем глубокие неудовольствия. Он не едет к назначенному сроку во Флоренцию, и вот флорентийская Синьория получает два письма - от миланского наместника Шарля д´Амбуаза и вице-канцлера Гоффредо Карди. К флорентийскому правительству обращаются с просьбою о том, чтобы ввиду одной незаконченной работы оно продлило срок отпуска Леонардо да Винчи. Гоффредо Карди указывает в своем письме, что Леонардо да Винчи снискал себе любовь у представителей французского монарха, и что будет большою любезностью со стороны Синьории, если она позволит художнику остаться в Милане на весь сентябрь. На эти два письма Синьория отвечала общим посланием от 28 августа. Она согласна продлить срок отпуска на весь сентябрь, но если Леонардо да Винчи не явится во Флоренцию через месяц, то пусть возвратит полученные деньги, взятые под работу, почти еще не начатую, - тогда она не будет иметь никаких претензий к художнику.
Но, по-видимому, неделикатное упоминание о взятых авансом деньгах, с несправедливым пренебрежением к исполненному картону и неоконченной картине, которая признана «почти не начатою», возмутили аристократическую гордость Леонардо да Винчи. Он не возвращается во Флоренцию и по истечении сентября. Тогда заступник его, вице-канцлер Гоффредо Карди, получает письмо от самого гонфалоньера республики Содерини - письмо короткое и полное оскорбительных выражений по адресу неаккуратного художника: Леонардо да Винчи «ведет себя по отношению к республике неподобающим образом», «он взял большую сумму денег и дал за нее только маленькое начало большой картины», и вообще он «повел себя, как изменник». Содерини полагает, что следовало бы покончить с вопросом о продлении отпуска, потому что Леонардо да Винчи взял на себя ответственное дело, и флорентийское правительство не желает понести ущерба от его неаккуратности. Надо, однако, думать, что поездка Леонардо да Винчи во Флоренцию состоялась не раньше декабря 1506 года и сопровождалась новым письмом к Синьории от маршала Шомона. Покровитель и друг художника, он является теперь его красноречивым адвокатом перед раздраженными флорентийскими властями. Несмотря на спокойный стиль письма, оно звучит, как упрек по адресу нетерпеливых представителей республики, готовых даже бросить хулу в славное имя великого художника. Еще не зная лично Леонардо да Винчи, Шомон уже любил его за его превосходные произведения, а теперь, лицом к лицу с его различными достоинствами, приходится сказать, что «его слава, как живописца», меркнет в его глазах «перед его великими качествами, как человека». Заказы, сделанные Леонардо да Винчи французским правительством, исполнены им с таким совершенством, что вызывают глубокое удивление. Теперь, когда Леонардо да Винчи возвращается на родину, он, Шомон, считает делом совести принести флорентийской Синьории свою благодарность за продление его отпуска. Письмо кончается тонкими дипломатическими любезностями, сквозь которые просвечивает явное желание, чтобы художнику было воздано по заслугам, ибо все, сделанное в этом направлении, встретит полное сочувствие у представителей французской короны.Легко понять, что, явившись во Флоренцию под защитительным покровом сильной иностранной державы, в качестве человека, почти перешедшего в подданство другой страны, Леонардо да Винчи не мог не возбудить во флорентийском обществе глухого, хотя и сдержанного негодования. Его охранял авторитет враждебного государства, и как любимец французского владыки он делался неприкосновенным для маленькой и слабой в военном отношении республики. Вазари рассказывает, что, собрав необходимые деньги, Леонардо да Винчи предлагал Содерини условленную неустойку, но Содерини, вопреки договору и предшествующим требованиям Синьории, отклонил это предложение художника. Есть биографы, которые указывают на этот поступок Содерини, как на проявление утонченного такта с его стороны, но нетрудно понять, что поступить иначе флорентийская Синьория не могла бы и решиться. Принять от Леонардо да Винчи деньги по договору о неустойке - значило не только резко осудить и оштрафовать его за неаккуратность, но и не оказать ему почета за великие артистические заслуги перед всей Италией, о чем ходатайствовал маршал Шомон. В эту минуту он уже не пользовался во Флоренции никакою популярностью, но, может быть, внушал некоторые опасения, потому что за его спиною чувствовалась большая посторонняя сила. Эта догадка подтверждается еще двумя документами, относящимися к той же эпохе. В средних числах января 1507 г. посол флорентийской республики при французском короле, Франческо Пандольфини, отправил письмо Синьории нижеследующего содержания. Он имел беседу с благочестивейшим королем, который заметил ему: необходимо, чтобы Синьория согласилась оказать ему услугу, ибо он имеет надобность в Леонардо да Винчи, ее художнике, который находится в настоящее время в Милане. Он хотел бы, чтобы Синьория написала Леонардо да Винчи по этому поводу, с предложением не уезжать из Милана до прибытия туда его, Людовика XII. Леонардо да Винчи - прекрасный художник, и французский король надеется приобрести некоторые произведения его руки. Может быть, ему будет заказано сделать портрет самого короля. Людовик XII тут же поручает Пандольфини написать об этом деле не только флорентийской Синьории, но и самому Леонардо да Винчи. Далее, мы узнаем, что флорентийский посол поспешил уверить французского короля, что Синьория будет вся к его услугам, и что он сам не мог бы лучше распорядиться в свою пользу, чем это сделают современные представители флорентийского правительства. В самом деле, через несколько дней, 22-го января. Синьория отправляет два письма - одно к Пандольфини, в Блуа, другое - к Леонардо да Винчи, в Милан, в совершенно другом тоне, чем прежние письма по тому же делу. Она с особенным удовольствием готова предоставить королю услуги не одного только Леонардо да Винчи, но и других своих художников. Леонардо да Винчи она выражает свое полное благоволение по поводу работ, исполняемых по заказу французского правительства. Эти письма показывают, что Флоренция чувствовала себя стесненною в выражении своего неудовольствия на Леонардо да Винчи, неудовольствия, которое за это время ничем не было рассеяно. «Битва при Ангиари» оставалась неоконченною, взятый аванс - непогашенным, юридический договор о неустойке - не приведенным в исполнение. И, кроме того, сам Леонардо да Винчи оказывал явное предпочтение чужеземному правительству перед итальянской республикой и тем должен был возбуждать ропот в патриотически настроенных флорентийцах. Ясно было, что все его отношения с Флоренцией приходили к концу, обрывались, заканчиваясь взаимными недоумениями, которыми вообще была полна жизнь Леонардо да Винчи, сухая жизнь гениального человека, с увлекательными миражами в пустыне душевного одиночества. Если он иногда приезжает из Милана во Флоренцию, то только на короткие сроки, по внешним личным надобностям, и опять-таки с покровительственными грамотами от французских властей. Так, для судебного состязания по поводу наследства, оставленного его дядею, он заручается письмом к Синьории от Шомона (15 августа 1507 г.), в котором французский маршал просит оказать содействие живописцу благочестивейшего французского короля, отпущенному во Флоренцию с большими затруднениями для выяснения его споров с братьями. Шомон хотел бы, чтобы дело это было окончено в самом скором времени. Сам Леонардо да Винчи через некоторое время, 18 сентября 1507 г., пишет кардиналу Ипполиту д´Эсте, прося у него воздействия на одного из влиятельнейших членов флорентийской Синьории, потому что он не хотел бы поступиться своими правами, признанными за ним духовным завещанием дяди. Он был бы крайне признателен кардиналу, если бы тот «отрекомендовал Леонардо да Винчи, его нижайшего слугу», означенному члену флорентийской Синьории, и если бы ему была оказана не только справедливость, но и содействие к ее быстрому достижению. Это письмо помечено названным числом и подписано: «Leonardus Vincius pictor». Через некоторое время он еще раз является во Флоренцию для завершения дела о наследстве и, по-видимому, проводит здесь несколько месяцев в утомительных хлопотах и хождениях по официальным учреждениям, где на него, может быть, смотрели косо, с тайным несочувствием. Не дождавшись определенной резолюции, но, уже собираясь обратно в Милан, он отправляет Салаи в столицу Ломбардии с тремя письмами - к миланскому наместнику, к главному начальнику водных сообщений Милана и к своему неизменному другу, Франческо Мельци. Он беспокоится, что ему не ответили на его прежние письма, и хотел бы вступить в пользование предоставленным ему водным участком Большого канала. По приезде в Милан он надеется быть приятным французскому королю разными своими механическими изобретениями и художественными трудами.Письмо к Мельци начинается следующими фамильярно-шутливыми словами: «Добрый день, мессер Франческо! Почему, ради Бога, на все письма, которые я вам послал, вы не откликнулись ни единым ответом? Вот подождите, - с Божьей помощью я вернусь и заставлю вас писать так много, что вы, пожалуй, заболеете от этого». Содержание письма сводится к просьбе похлопотать о деле, изложенном в письмах к наместнику и начальнику каналов. Он возвращается в Милан, где, среди разнообразных занятий правительственными заказами, работает особенно усердно по анатомии вместе с Марком Антонио делла Торре в Павии. По соображениям Аморетти и Уциелли, это относится уже к 1511 году.Но в судьбе Леонардо да Винчи вскоре должна была произойти решительная перемена. Последовали события политического характера, которые разрушили у него всякую надежду вновь и прочно основаться в Милане под покровительством французских властей. 11-го февраля 1511 г. умер в Корреджио его просвещенный покровитель, попечитель и почти друг, Шарль д´Амбуаз, маршал Шомон, а начиная с 1512 г. в жизни Ломбардии возникает целый ряд новых и, в политическом отношении, крайне важных событий. Престиж французских властей стал здесь падать. В Италии, при непосредственном участии папы Юлия II, образовалась священная лига с целью низвергнуть французское владычество в Милане. Наконец, сын Людовико Моро, Максимилиан, опираясь на сильную помощь швейцарского войска и на покровительство германского императора, овладел Миланом, и 29 декабря 1512 г. торжественно вступил в Palazzo Ducale как законный наследник престола. Ему было в это время всего 22 года от роду. Человек ничтожный по образованию и мелочный по характеру, Максимилиан стал, однако, на короткое время героем дня. Он не умел написать толкового письма, сознавал свое невежество, извиняясь за него плохим воспитанием, но, выдвинутый папскою политикою и наемными солдатами, все-таки мог внушить какие-то надежды одним и устрашить других.Представители Милана и других земель, как свидетельствует об этом Гвичиардини и новейший историк Ломбардии, Лука Бельтрами, принесли ему свои извинения за прежнее послушание французскому правительству. Мы уже знаем, что этому слабодушному отпрыску хищного Моро были устроены городом помпезные встречи, и что в этих торжествах сыграл свою роль и Леонардо да Винчи - великий маг и ученый кудесник Леонардо да Винчи, уже старый, помятый житейскими бурями, потерпевший обидные разочарования в артистической Флоренции. Однако оставаться в Милане при новых политических обстоятельствах почти не представлялось возможным. По словам историка тогдашней эпохи, это было время смут, мести и всеобщего разорения. А Леонардо да Винчи к тому же был крайне скомпрометирован как сторонник Шомона и генерала Тривульцио, как постоянный протеже Шомона, наконец, как «живописец французского короля», отмеченный особенным вниманием Людовика XII. Жить по-прежнему в интимном кругу немногих друзей или в Ваприо, под гостеприимным кровом Франческо Мельци, было теперь для него уже не безопасно: положение делалось, во всяком случае, двусмысленным. Оставалось - уехать из Милана.Есть что-то глубоко печальное в строках Леонардо да Винчи, занесенных им в это время в свою записную книжку: «Оставил Милан для Рима 24 сентября 1513 (1514) г., вместе с Джованни, Франческо Мельци, Салаи, Лоренцо и Фанфона». Судьба на старости лет резко меняется, впереди лежит неведомый путь, с новыми огорчениями и, быть может, глубокими разочарованиями. После завлекательных грез молодости и обессиливающих кошмаров наемной службы у различных владык - от коварного Людовико Моро до малоумного Максимилиана Сфорца, после торжеств, устроенных Карлу VIII, германскому императору Максимилиану, Людовику XII, после унизительного покровительства, оказанного ему Цезарем Борджиа, после неприятных историй с Флоренцией - после всех этих тягостных и бесплодных жизненных перипетий приходится пуститься на поиски новой службы. Записная книжка своими лаконическими отметками передает нам только внешний факт, но за этими отметками невольно видишь великого человека как бы побежденным собственною разрушительною мудростью, перебрасываемого с места на место каким-то холодным, сухим ветром, - таким же ветром, каким он сам всю жизнь беспощадно обвевал людей. Он совершенно одинок среди своей маленькой свиты, которая чтит в нем царственное величие его гения и его оригинальную неприкосновенность к людским треволнениям. Однако, во Флоренции, по пути в Рим, ему оказывает почти восторженное внимание Джулиано Медичи, сын Лоренцо Великолепного, - человек с фантастическим полетом, особенно склонный к артистическому обществу, щедрый в своем меценатстве. Брат его, Джованни Медичи, был незадолго перед тем избран на папский престол под именем Льва X, и Джулиано мог обещать Леонардо да Винчи внушительное покровительство в папской резиденции. Они вместе отправляются в Рим, и можно признать достоверною догадку Рихтера, что Джулиано предоставил художнику помещение в самом Ватикане.Уже одолеваемый старческими болезнями, Леонардо да Винчи продолжает в Риме свои научные занятия законами полета, изготовляет из воска механических птиц, летающих в воздухе, и развлекается странными выдумками, достойными изобретательности его молодых лет. Вазари рассказывает, что в бытность свою в Риме он прикрепил к живой ящерице крылья из кожи, ободранной им с других ящериц, и наполнил их ртутью. Кроме того, он приделал ей глаза, рога и бороду, приручил ее и держал в коробке. Когда ящерица выбегала из коробки, крылья ее трепетали, и все присутствующие пугались этого маленького чудовища. Такого рода выдумки, говорит Вазари, по-видимому, со слов Франческо Мельци, были довольно многочисленны. Можно, однако, допустить, что в это время он работал и над серьезными художественными произведениями, до нас не дошедшими. Но вот, под влиянием Джулиано Медичи, папа сделал ему, наконец, заказ. Леонардо да Винчи, неустанно поддаваясь роковым для него увлечениям техническими новшествами, которые погубили его «Тайную вечерю» и «Битву при Ангиари», осыпавшиеся со штукатурки, начал с того, что стал колдовать над каким-то новым травяным лаком для прочного сохранения еще не существующей картины. Когда об этом донесли Льву X, папа, бьющий очевидцем волшебной быстроты в работе Микеланджело и легкой артистической подвижности Рафаэля, насмешливо воскликнул: «Увы, этот ничего не сделает! Он думает о конце, еще не приступив к началу». Слова эти должны были стать известными Леонардо да Винчи, и легко понять, какое впечатление могло произвести на него пренебрежительное восклицание папы. В соперничестве с двумя молодыми гигантами Леонардо да Винчи уже не мог раскрыть своих художественных сил. Он был одинок, бесконечно одинок, при всем сознании своего необъятного гения, среди людей, чуждых ему по воззрениям и симпатиям и не уступающих ему в мощи живописного творчества. Мысль вступить в открытое состязание с Микеланджело на поприще скульптуры, в работе над монументом папе Юлию II, может быть, возникала в его уме, но не должна была внушать ему уверенности в успехе. Дни тянулись за днями, приближались новые события, и в положении Леонардо да Винчи наступала последняя роковая перемена. В рукописях его, хранящихся во французском Институте, имеется следующая пометка, написанная обычным для него способом - справа налево, со своеобразной орфографией - по слуховому методу:Partissi ilmagnifico giuliano de medici addi 9 di giennaio 1515 insullaurora darroma per andare assposare la moglie insavoia - e intal di cifu lamorte dere difrancia.
В буквальном переводе слова эти значат: «Отправился Великолепный Джулиано Медичи 9-го января 1515 г. на заре из Рима, чтобы жениться в Савойе. И в тот же день сюда пришла смерть (известие о смерти) короля Франции». Так должна быть понята эта заметка: Джулиано Медичи, действительно, отправился в Савойю 9-го января, а Людовик XII умер 1-го января 1515 г., и к 9-му могла прийти в Рим весть о его смерти. Отметим, кстати, что Сеайль, книга которого о Леонардо да Винчи вышла в 1892 г., передает это место несогласно с историей и несообразно с упрощенным текстом леонардовской рукописи, полагая, что 9-го января произошла самая смерть французского короля. Эта ошибка производит тем более странное впечатление в прославленной книге Сеайля, что она вышла два года спустя по обнародовании соответствующего тома рукописей Леонардо да Винчи, с точным и верным французским переводом Равессона-Молльена. Еще более поражает та же ошибка в огромном исследовании о Леонардо да Винчи, принадлежащем Эжену Мюнтцу и вышедшем в 1899 г. Как бы то ни было, с отъездом из Рима Джулиано Медичи положение Леонардо да Винчи становится все более и более тягостным. Он пишет ему письма, жалуется ему на разные мелкие неприятности, на нездоровье, которое одолевает его, хотя тут же с изысканной галантностью выражает свое удовольствие по поводу его выздоровления от болезни, - удовольствие, которое поднимает в нем его слабые, старческие силы. Скоро ему нечего будет делать в Риме.В это время, 26-го января 1515 г., Франциск Ангулемский коронуется в Реймсе под именем Франциска I и тотчас же принимает меры, чтобы привести в исполнение незавершенный военный план Людовика XII по отношению к Ломбардии. Обеспечив себя со стороны Англии, Германии и Венецианской республики, он быстро направляется в северную Италию. Напрасно швейцарцы, пишет Бельтрами, пытались защитить альпийские горные проходы, которыми прежние французские войска проходили в Ломбардию. Генерал Тривульцио указывает им новую дорогу, и в течение нескольких дней Франциск I уже достигает Новары, Павии, Буффалоры, откуда посылает в Милан своих герольдов, увещевая жителей ломбардской столицы принять его, как друга. Молодой герцог миланский Максимилиан Сфорца укрылся в Castello di Porta Giovia с большим отрядом солдат, выдерживая осаду со стороны Тривульцио и Пиетро Наварро. Между тем Франциск I, в союзе с венецианскими войсками, отрезав швейцарские отряды от папского войска и милиции короля арагонского, которые шли на помощь Милану, дал большое сражение миланскому войску у Меленьяно, сражение, названное в истории «битвою гигантов». Победа осталась на стороне Франциска I. 17 сентября 1515 г. Франциск I торжественно вступает в Милан, а в октябре Максимилиан Сфорца подписывает свое отречение от миланского престола. Узнав об этих событиях, Леонардо направляется в Павию, участвует при торжественном приеме Франциска I и еще раз, в последний раз, явно передается на сторону победителя. Франциск I знал о великих талантах этого загадочного человека, которого судьба странным образом постоянно толкала на службу французскому правительству, и должен был вполне сочувственно отнестись к его готовности отдать в его распоряжение последние силы своего гения. В декабре того же года Леонардо да Винчи сопровождает французского короля в Волонью, где и был подписан унизительный для папы мирный договор между Францией и Римом. На торжественном свидании побежденного папы с французским королем Леонардо да Винчи, величаво выступая среди королевской свиты, должен был испытывать по отношению ко Льву Х какое-то мстительное удовлетворение. Не оценившие его люди, вероятно, проходили мимо него с самою изысканною внешнею почтительностью. Но его чуткое самолюбие могло улавливать в них скрытое негодование и упорство в непризнании его художественного величия. Может быть, ему вспоминался при этом Микеланджело, который уже производил свою титаническую работу над монументом папе Юлию II. Может быть, уходя домой, взволнованный и потрясенный собственною житейскою победою, он набрасывал уродливые карикатуры папских кардиналов, стараясь излить на бумагу разъедавшую его горечь недавних оскорблений.Он был глубоко одинок и глубоко несчастен. Италия, страна искусства, небывалого в мире, с ее фантастическим пейзажем, залитым волшебными красочными полутонами, Италия уплывала из-под его ног. Через несколько месяцев, по догадкам Де Тони и Сольми - в декабре 1516 г., Леонардо да Винчи уже собирается во Францию как придворный живописец нового французского короля, с заранее обусловленным жалованьем в 700 скули в год. Судьба, с ее таинственными силами и неведомыми задачами, выбрасывает его на чуждую ему почву. С ним едут его ближайшие друзья - Франческо Мельци и преданный ему слуга Виланис. Переезжая через Альпийские горы, покрытые вечным снегом, старый Леонардо да Винчи должен был в последний раз оглянуться на всю свою прошедшую жизнь. В воображении, которое никогда не ослабевало у него, выплывало детство в маленьком Анкиано, среди Альбанских гор, затем Флоренция и первые увлекательно-странные откровения в школе Верроккио, холодное веяние всеобщего изумления перед его молодым, но уже непроницаемым гением, оскорбительная хула, приводящая его на скамью подсудимых. Он явился в Милан в полном обладании своими разнообразными талантами, - и вот потянулись годы вдохновенного художественного и научного труда, суетно пышных придворных празднеств, подтачивавших в нем какие-то внутренние основы. Вспоминаются блестящая, остроумная Цецилия Галлерани, слегка демократическая куртизанка Лукреция Кривелли и молодая, несчастная герцогиня Беатриче д´Эсте, законная жена Людовико Моро, умершая в расцвете молодых сил от преждевременных родов после танцев. Людовико Моро, Джиан Галеаццо, ученые друзья и почитатели, как Лука Пачиоли, - все они проносятся в воспоминании, шевеля холодную тоску. А затем крушение Моро и печальные превратности жизни, оскорбительные неудачи во Флоренции, великое соперничество молодого и непобедимого дракона, «божественного» Микеланджело. Он никогда не вызывал тех горячих симпатий, которые и в величайших людях заглушают хоть на одно счастливое мгновение критическое отношение к толпе. Его картон св. Анны привлекал массы любознательного народа, вызывал удивление, - холодное удивление, но не сердечный восторг. А Джоконда! Из его души вышел сфинкс, великое создание живописи, захватившее все силы его ума, но, может быть, ничем не шевельнувшее его собственного сердца. Он любил это отражение своей кудеснической души, с ее демоническими безднами, но и его он писал при суетной обстановке, в той атмосфере, которую он принес с собою из Милана. Ни одна человечески отрадная минута не соединялась в его представлении с историей этого портрета. Он заключил в нем тайны своей души, зачаровал его своим схоластическим вдохновением, но сердце не горит даже при мысли о Джоконде, может быть, самой умной и обольстительной женщине во Флоренции того времени. Недолгое путешествие по Романье проносится в уме, как один из самых тягостных эпизодов жизни. Потом снова возвращение во Флоренцию, смерть отца - восьмидесятилетнего старца, обидные переезды из Флоренции в Милан и из Милана во Флоренцию, неудачная попытка основаться в Риме, оскорбительное недоверие папы к его таланту и, наконец, вот это путешествие во Францию, в Амбуаз, откуда уже не предстоит вернуться в Италию, к любимому морю с прибоем пенящихся валов...Среди холодных пограничных гор к нему еще доносятся гармония итальянских вод и безмолвная речь светлых горизонтов, уже далеких, все более и более удаляющихся, но неизменно близких его душе, как родная стихия, которая воспитала его гений и теперь беспощадно выбрасывает его в чужую страну. С каждым новым перевалом он чувствует, как в нем растет незаметная, невыразимая скорбь. Он уже во владениях французского короля - новые земли, новая природа замелькала перед его любознательным взглядом, но этих впечатлений ему уже не переработать в магическое искусство, потому что время отсчитывает свои часы, и смерть веет на него издалека своим холодом.Маленькая колония итальянских изгнанников, как их называет французский историк Мишле, - седоволосый, болезненный, но все еще величавый Леонардо да Винчи, благородный миланский дворянин, и Франческо Мельци, его неизменный друг, слуга его Баттиста Виланис, - прибыла в Амбуаз и поселилась в Кло-Люсе, небольшом замке, предоставленном в распоряжение Леонардо да Винчи, на расстоянии получасовой ходьбы от Амбуаза. Это было, по новейшим точным изысканиям, 17-го мая 1517 г. Началась новая жизнь, на первых порах, может быть, интересная, занимательная и, во всяком случае, почетная и неизменно надежная. Двор оказывал величайшее внимание славному итальянскому эмигранту. При более низкой культуре французского общества он сделался предметом какого-то светского идолопоклонства. Сам король и весь двор стали подражать ему в манере держаться, одеваться, носить бороду и стричь волосы. В придворной беседе замелькали итальянские словца. Имя Леонардо да Винчи было у всех на устах. Но старый маг болел и угасал. В шестьдесят пять лет, - в возрасте, который, при его прославленной физической мощи не должен был бы считаться особенно преклонным, - у него уже стала отниматься правая рука. За Кло-Люсе открывалась панорама чудесных окрестностей, с городом Туром, где к тому времени был закончен великолепный кокетливый собор с двумя башнями, к услугам Леонардо да Винчи были лошади королевской конюшни, но, удовлетворив, на этот раз только внешним образом, свою обычную любознательность, он печально замкнулся в своем маленьком замке, выходя из него только в особенно торжественных случаях. Сохранилось описание его жизни в это время, сделанное Антонио де Беатисом, секретарем кардинала Людовика Арагонского. Кардинал с секретарем посетили Леонардо да Винчи 10 октября 1517 г. - через пять месяцев по приезде его во Францию. Он должен был обрадоваться своим соотечественникам. Он развернул перед ними свои бумаги и показал им картины, находившиеся в его мастерской. «Одна из этих картин, - пишет де Беатис, - представляет портрет известной флорентийской дамы, сделанный по желанию Джулиано Медичи Великолепного. Другая картина - изображение молодого Иоанна Крестителя, и третья - Богоматерь с ребенком на коленях св. Анны. Все эти картины в высшей степени совершенны, хотя, при параличе его правой руки, казалось бы, от него уже нельзя было ожидать ничего хорошего». Де Беатис сообщает далее, что Леонардо да Винчи сделал себе креатуру из одного миланца (un create milanese), который работает довольно недурно - под руководством маэстро, уже лишенного возможности класть прежние сладостные краски, но еще способного набрасывать рисунки и обучать других. «Этот благородный старец написал анатомию - и так замечательно, с такими рисунками членов, мускулов, нервов, кровеносных сосудов, суставов, внутренностей и всего доступного изучению в мужском и женском теле, что никто никогда не видел ничего подобного, - рассказывает де Беатис. - Мы видели это собственными глазами, и он сказал нам, что занимался анатомией над тридцатью с лишком трупов мужчин и женщин всех возрастов. Он написал также о природе воды. Рассуждениями о разных машинах и других вещах он наполнил бесчисленное множество томов, написанных простонародной речью. Когда все эти труды увидят свет, они окажутся полезными и в высшей степени замечательными». Несмотря на краткость, это сообщение де Беатиса представляет интерес подлинного документа эпохи. Леонардо да Винчи казался старцем, явно дряхлевшим, до такой степени больным, что от него нельзя уже было ожидать ничего хорошего в искусстве. Он развернул перед своими соотечественниками работы, очевидно, исполненные не здесь, в Кло-Люсе, а ранее, в Италии, где он - за последнее время - особенно усердно занимался анатомией в Павии, вместе с Марком Антонио делла Торре. Картины, отмечаемые в записи де Беатиса, тоже были задуманы и начаты еще в Италии. Речь идет об «Иоанне Крестителе», о «Св. Анне» - картинах, находящихся в Лувре и известных теперь всему миру, - и о портрете флорентийской дамы, сделанном по заказу Джулиано Медичи. Во Флоренции, как свидетельствуют об этом все биографы, Леонардо да Винчи написал только два знаменитых портрета: Джоконды и, может быть, Джиневры Бенчи. Портрет последней, во всяком случае, остался там и по переезде Леонардо да Винчи во Францию. Но можно ли, спрашивается, допустить, что упомянутый у де Беатиса портрет есть портрет Джоконды? По-видимому, этому противоречит только одно сообщение, а именно - сообщение Вазари, что портрет Джоконды был заказан ее мужем, Франческе Джокондо. Однако, если принять во внимание, что повествования Вазари вообще не отличаются фактическою точностью, тем более в вопросах, данные для которых почерпались из общественной молвы, то сообщение де Беатиса может быть отнесено именно к Джоконде. Остается, правда, еще предположение, что это был женский портрет, находящийся в настоящее время тоже в Лувре и известный под именем «La belle Feroniere». Но новейшие исследователи почти все пришли к убеждению, что этот луврский портрет изображает не флорентинку, а миланскую куртизанку Лукрецию Кривелли, - и так как нет никаких других указаний на портретные работы Леонардо да Винчи во Флоренции за последний период его деятельности, то остается принять замечание Уциелли, что портрет, виденный де Беатисом, мог быть только портретом Джоконды. Она именно была знатной флорентийской дамой и могла быть в каких-либо отношениях с Джулиано Медичи, пожелавшим увековечить ее образ кистью гениального художника. Кто знает, какие жизненные обстоятельства, помимо уважения к его таланту, настолько сблизили мечтательного Джулиано с Леонардо да Винчи, что он явился впоследствии его покровителем перед папой Львом X! Умная, загадочно сложная Джоконда рядом с болезненно фантазирующим Джулиано - такое сочетание имен не возбуждает никаких логических или психологических недоумении. А вопрос о романе между Джокондою и Леонардо да Винчи, это излюбленное предположение банальных людей, должен считаться совершенно рассеянным. Отметим еще, между прочим, что упомянутый в письме де Беатиса миланский ученик Леонардо да Винчи, которого он называет его креатурою, есть, как думает Уциелли, Франческо Мельци, работы которого, как и работы Салаи, подправлялись рукою самого Леонардо. Несмотря на усиливающуюся преждевременную дряхлость и тоскливое настроение, Леонардо да Винчи продолжает свои обычные занятия с разными тонкими и сложными затеями, которых, однако, ему уже не пришлось привести в исполнение. В «Атлантическом Кодексе» имеется проект перестройки Амбуазского дворца - план, сопровождаемый письменными объяснениями. Дворец должен быть очень обширен и выходить на двор, окруженный портиками. Нижний этаж занят большими залами - для приемов, празднеств и танцев. Все здание, с толстыми стенами и солидными сводами, держится на прочном фундаменте. Во избежание пожара балки обернуты огнеупорными материалами. В стенах проведены трубы, отводящие к крыше испорченный воздух. Множество отдельных комнат и кабинетов - с дверями, закрывающимися посредством особенной системы блоков. Согласно вкусам того времени к разным играм и состязаниям, подле дворца расположен большой пруд для плавания. Проект этот, столь характерный для Леонардо да Винчи в качестве практического механика, остался, однако, на бумаге. Кроме того, Леонардо да Винчи замышлял сложную водную систему, которая должна была одновременно осушить и оплодотворить нездоровую болотистую почву местностей, прилегавших к Амбуазу, и соединить, посредством большого канала от Лауры до Соны, Италию с центральною Францией, оживив коммерческие сношения этих стран, - как подробно объясняет Равессон-Молльен. К этому же времени Ломаццо относит живописную работу над «Ледою» и «Помоною», - картинами, не дошедшими до нас и вряд ли законченными. Это сообщение Ломаццо, если только оно достоверно, указывает на то, что берлинская картина «Помона и Вертумнус», приписываемая Франческо Мельци, так же, как и «Леда» Содомы, которую мы знаем по находящейся в Риме копии, передают нам замыслы самого Леонардо да Винчи.Одинокая жизнь Леонардо да Винчи, его научные труды и новые художественные попытки прерывались, однако, даже и теперь, на закате его дней, суетными придворными празднествами, которые и прежде бесплодно истощали его изобретательный гений. Вскоре по прибытии его в Амбуаз, в октябре 1517 г., в южной Нормандии, в 23 географических милях от Амбуаза, начался ряд торжеств и ликование придворного общества, для которых, по новейшим и на этот раз вполне достоверным исследованиям, Леонардо да Винчи и изобрел то новое чудо механики, о котором мы говорили выше, - двигающегося льва, сыплющего из груди лилии. Затем в мае 1618 г., в Амбуазе, по поводу рождения ребенка в королевской семье и бракосочетания герцога Урбинского, Лоренцо Медичи, с дочерью герцога Бурбонского, открылся целый ряд новых шумных и пышных зрелищ. Это был съезд коронованных особ разных стран, перед которыми Франциск I блеснул еще небывалыми во Франции зрелищами и увеселениями. Шесть дюжин переодетых в разные национальные костюмы девиц танцевали перед двором под шумную музыку. На королевском ужине блюда выносились при звуках труб. Были, кроме того, устроены игры и состязания самых различных родов, каких не бывало еще «не только во Франции, но и во всем христианском мире», как выражается французский хроникер того времени. В заключение празднеств была устроена примерная осада города, воздвигнутого для этой цели среди поля и окруженного рвами. Деревянные пушки, окованные внутри железом, палили пустыми бомбами или, вернее, мячами, которые, однако, сваливали с ног людей и заставляли их делать «забавные прыжки». Под конец устроен был общий бой кавалерии и инфантерии, не обошедшийся без серьезных человеческих жертв. Повествователь этих событий, Боссбеф, указывает на то, что эти танцевальные и военно-театральные зрелища не могли быть организованы никем иным, как Леонардо да Винчи. С великою наивностью, достойной скорее старинного хроникера, он замечает при этом, что хотя для художника миновала пора придворных празднеств Милана, но теперь, при новых французских великолепиях, ему не приходилось жалеть о своем прошедшем! Однако Сольми, разработавший вопрос о пребывании Леонардо да Винчи во Франции по архивным материалам, выражается по поводу его деятельности в Амбуазе довольно меланхолически. Приведя блистательные документы этой эпохи, не нуждающиеся ни в каком комментарии, он, в оправдание Леонардо, делает несколько ссылок на его собственные изречения о суете жизни, о безумии войны, и указывает притом на тот энтузиазм, с которым великий человек отдавался, вероятно, своим любимым занятиям математикою, архитектурою, искусством. При не склонности итальянского биографа к какой бы то ни было критике по отношению к Леонардо, немногие сдержанные слова его о режиссерстве Винчи при дворе Франциска I обличают несомненную, хотя и довольно слабую попытку увидеть настоящего Леонардо, со всеми великими противоречиями его замысловатой души, сквозь пышное славословие и старых, и новых повествователей его артистической жизни.А время отсчитывало для Леонардо да Винчи последние часы. 23 апреля 1519 г. Леонардо да Винчи составил свое знаменитое духовное завещание, а 2-го мая 1519 года, как свидетельствует об этом Франческо Мельци в письме к его братьям, он скончался. Передавая молву, которая быстро перенеслась из Франции в Италию, Вазари сообщает нам, что Леонардо да Винчи, тяжко болея, вернулся в лоно католической церкви и доброй христианской жизни. Незадолго до смерти он встал, опираясь на друзей, с постели, исповедался, проливая слезы, и с благоговением принял св. причастие. Французский король навещал его в эти дни, причем Леонардо да Винчи, почтительно приподнимаясь со своего ложа, жаловался ему на удручающие его болезни, каялся в своих грехах и сожалел о том, что его произведения не были проникнуты подобающим благочестием. В одно из таких посещений короля умирающий старец, приподнявшись по обыкновению с постели, пошатнулся, и, когда Франциск I поддержал его за голову, «божественный дух его, сознавая оказанную ему величайшую честь, отлетел, оставив тело в объятиях короля». Эта наивная сказка о покаянных слезах Леонардо да Винчи и о великой чести, оказанной его гениальному духу объятиями короля, долго держалась в литературе и даже в настоящее время имеет своих легкомысленных защитников. В действительности, она рассеяна еще в 1804 г. Аморетти приводит на этот счет следующие неопровержимые соображения, принятые теперь всеми лучшими исследователями жизни и деятельности Леонардо да Винчи. Во-первых, доказано с полною достоверностью, что художник умер в Кло-Люсе, и что в день его смерти Франциск I не находился даже в Амбуазе. Во-вторых, в письме Мельци к братьям Леонардо да Винчи нет ни малейшего упоминания об этом факте, о котором он, конечно, не преминул бы рассказать как об обстоятельстве, достойном всеобщего внимания. Наконец, Ломаццо, который тщательно собирал все, что, по его мнению, говорило в пользу Леонардо да Винчи, - и достоверные, и анекдотические сообщения, - не только не повторяет этой глупой легенды, но даже прямо указывает на факт, ей противоречащий. Вот что говорит он в своих «Grotteschi»: Pianse mesto Francesco re di Franza
Quando il Melzi, che morto era gli disse,
Il Vinci, che in Milan mentre che visse
La cena pinse che ogni altr´opra avanza. Слова эти значат: «Плакал огорченный Франциск, король Франции, когда Мельци сказал ему, что умер Винчи, который, живя в Милане, написал «Вечерю», превзошедшую все другие произведения». Ломаццо, как известно, был лично хорошо знаком с Мельци, и нет никакого сомнения в том, что щедрый на похвалу великому живописцу, он пышно расписал бы такое «событие», озарившее последние его мгновения. Вообще, весь этот эпизод в биографии Вазари, и первого, и второго издания (1550 и 1568 гг.) - не более, как риторика. Гораздо проще передает этот момент в упомянутом письме сам Мельци - с тем сердечным прискорбием, которое вполне понятно у друга и неизменного почитателя покойного. Леонардо да Винчи был его «лучшим отцом» - optimo padre, и он не может выразить всей своей печали. «Пока не распадется мое тело, я буду постоянно чувствовать это горе, - говорит Мельци, - горе, которое должны разделять все люди, потому что не во власти природы создать еще одного такого человека. Да успокоит всемогущий Бог душу его, - он ушел из этой жизни со всеми обрядами Матери Святой Церкви и мирно настроенный». Остальные части письма представляют передачу последней воли Леонардо да Винчи согласно с его духовным завещанием и, может быть, дополнительными распоряжениями. Однако, письмо Мельци не дает чувствовать, чтобы в Леонардо да Винчи произошел настоящий душевный перелом в сторону христианской религиозности. Не пренебрегая всю жизнь торжественными обрядами и, можно сказать, воспитанный в их атмосфере, он незадолго до смерти составил подробное расписание своих похорон, отпевания, поминальных служб. Все в этом завещании проникнуто духом сухой дисциплины и систематики, которая должна привести в порядок даже проявления дружеской печали и придать им законченное, торжественное благолепие. Упомянуты все чины церковной иерархии, все церкви Амбуаза и Кло-Люсе привлечены к печальному параду, шестьдесят наемных бедняков должны предшествовать погребальной колеснице с зажженными свечами в руках. Надо всем этим длинным и томительно пышным духовным завещанием как будто стелется дымный желтоватый свет восковых свечей и монотонное колокольное гудение придворных церквей. Даже в распределении небольшого имущества, оставляемого художником своим друзьям и родственникам, чувствуется большой порядок, сухая точность, которая не позволяет прорваться в словах ни одному неожиданному, сердечному ощущению по отношению к тем, кто оберегал его последние дни. Он никого не забыл, всех отблагодарил по заслугам. Его отношение к людям и в эту последнюю минуту, когда, при расставании с землей, хочется особенно нежно приласкать все земное, блистает холодным изяществом математических формул, в которых разлагается и стирается все индивидуальное, личное и важное для понимания таинственного взаимодействия неба и земли. Нам хотелось бы уловить в словах завещания облики окружавших его живых людей, Мельци, Виланиса, Матурины, чтобы ясно представить себе, как эти люди, со своими маленькими человеческими особенностями, отражались в его великой душе, и как он сам, могучий и безмерно вдохновенный, входил в их преданные души и вел их за собою. Нам хотелось бы видеть хоть в одной собственноручной строке Леонардо да Винчи это таинство человеческого общения, которое разрешается примирительною смертью. Но ничего этого нельзя открыть в строго распланированном духовном завещании, которое обладает всеми свойствами его художественных и научных произведений. Перед нами медленно движется безбрежная стихия его ума, холодного и величавого, но не способного замыкаться - для высших, таинственных целей - ни во что конечное, ограниченное и в своей божественной малости бесконечно поэтичное.Леонардо да Винчи не любил и не умел любить людей, хотя любил природу. Ей он отдавал весь свой глубокий, пытливый ум и все то нежное, что было свойственно ему, как всякому человеческому существу: он любил бессловесных животных, лошадей, птиц, кошек, змей, не различая в этом отношении хищных и домашних тварей. Его изящная натура не позволяла себе по отношению к ним никакой бесполезной жестокости. Делая эксперименты или даже развлекаясь полуигривыми опытами, он готов был совершать над ними самые мучительные операции, приставляя, например, к живой ящерице крылья из кожи, содранной с других ящериц, но вне своих научных занятий он восхищался их свободой. Известно, что он покупал на базаре птиц и, выходя за город, выпускал их из клеток на волю. Неразумного, бесцельного стеснения и мучения животных, к которому склонны менее утонченные люди, он не допускал: такой именно смысл имеют относящиеся к нему слова путешественника Андреа Корсали в письме к Джулиано Медичи, где он, рассказывая об одном индейском племени, особенно жалостливом к животным, вспоминает при этом Леонардо да Винчи. Великий маг был всегда верен своей натуре, от которой веяло мощной холодной красотою Альбанских гор. Он лег в могилу шестидесяти семи лет от роду. Мы легко можем воспроизвести себе его внешние черты за последние годы жизни по портрету, находящемуся теперь в Турине и сделанному сангвиною, как утверждает Эжен Мюнтц, его собственною левою рукою, в Амбуазе. С полысевшей головы его ниспадают все еще длинные, давно поседевшие волосы, сливаясь с беспорядочно волнистой огромной бородой. Теперь в этой бороде и волосах заметна уже некоторая небрежность. Выпуклый лоб изрыт морщинами. Мохнатые торчащие брови судорожно сдвинуты и нависли над глазами, глубже ушедшими в орбиты, но глядящими с орлиной остротой и неподвижною силою. Они окружены тоже морщинами, расходящимися во всех направлениях. Части щек, не покрытые бородою, кажутся слегка одутловатыми и дряблыми. Прекрасно очерченный нос потерял свою крепость и склонился книзу над запавшей верхней губой. Нижняя губа выдвинулась вперед и, смежаясь с верхнею, оставляет углы широкого рта опущенными, что придает ему выражение едкой горечи. Усы, как и в былые молодые годы, подстрижены спереди щеткою, и эта подробность сообщает всему лицу жесткость и резкость. Таким он должен был быть в Амбуазе, в этом добровольном изгнании, не понятый людьми и разъедаемый собственной сухою мудростью. Портрет гениален в полном смысле этого слова, и каждая черта его запечатлена гордынею, которая уводила художника из мира человеческих интересов на холодные высоты отвлеченной науки. Ничто здесь не свидетельствует о каком-либо человечном переломе, о каких-нибудь новых глубоких настроениях, хотя все говорит о страданиях рано состарившейся плоти и беспросветной замкнутости духа. Замкнутость, острота и сухость прошли чрез всю его жизнь и отпечатлелись на всех его портретах, сделанных им самим. Портрет, находящийся теперь в Виндзоре, тоже сангвиною, представляющий его в возрасте около пятидесяти лет, - другое великое произведение его руки, - показывает нам его в полном расцвете гения и удивительной красоты. Голова нарисована в профиль, и все детали лица, в переливах красных теней и белого света, выступают своими твердыми, хорошо размеренными контурами. Громадный выпуклый лоб - идеальной чистоты. Нос длинный, тонкий и крепкий. Глаза устремлены вперед светло и спокойно. Подстриженные спереди усы, с длинными, вьющимися прядями по бокам, переходящими в бороду, придают всему лицу, как и на туринском портрете, выражение жесткости, хотя тонкие губы сложены мягко и спокойно. Длинные, светлые волосы, завитые локонами на концах, падают на плечи сплошною массою, закрывая уши. Густая борода, заметно приподнятая на подбородке и ниспадающая мягкими волнами, расчесана с необычайной тщательностью, - волосок к волоску. Это Леонардо да Винчи, только что окончивший службу у Людовико Моро и едущий во Флоренцию со светлыми надеждами и замысловатыми планами, Леонардо да Винчи - оригинальный щеголь, в красном плаще до колен, как его описывает Аноним. Есть еще неоконченные наброски его портретов среди рисунков Виндзора и манускриптов, изданных Равессоном-Молльеном, сделанные мельком и, может быть, с какими-нибудь не определившимися замыслами. Очень характерно рисуется также Леонардо да Винчи на фреске Вазари, в Palazzo Vecchio, где он поставлен в профиль, за плечом Джулиано Медичи, и напоминает поворотом головы виндзорский портрет. Гораздо менее выразительна его голова, приданная, с вариантами, двум разным фигурам, на картине Луини в Сароннской церкви. Большое сходство с портретом Леонардо представляет фигура Платона в картоне «Афинской школы» Рафаэля. Неподвижный взгляд глубоких глаз, большой, открытый лоб, гордая осанка и поднятый к небу указательный палец правой руки, - все обвеяно величием, силою и пониманием души Леонардо. Наконец, кое-какие черты молодого Леонардо да Винчи можно уловить в фигуре архангела Михаила на картине, находящейся во флорентийской Академии и приписываемой одними исследователями Боттичелли, другими - Верроккио. В телосложении, в твердой поступи, в высокомерном выражении лица с резкими контурами что-то, в самом деле, напоминает Леонардо да Винчи. Портреты, писанные с него другими лицами, не передают его идейной жизни, его магической красоты, его демонического обаяния.
|
|
