ГЛАВА ЧЕТЫРHАДЦАТАЯ. ИЗДАHИЕ ФРАHЦУЗСКОГО ИHСТИТУТА

Первый том издания Равессона-Молльена вышел в 1881 году и заключает в себе ту рукопись, которую Вентури отметил буквою А. Буква эта соответствует № 4 в дарственной записи Арконати. Арконати в следующих немногих словах описывает содержание и объем этой части своего дара Амброзианской библиотеке: она состоит из рисунков, снабженных объяснительными заметками на 114 листках. При этом Арконати определяет первый и последний рисунок настоящей рукописи. В предисловии к первому тому своего издания Равессон-Молльен дает более подробное описание, чем описание Арконати. Эта рукопись, пишет он, состоит из тетрадей по 18 листков каждая, переплетенных в тонкий белый пергамент, в форме портфелей с маленькой застежкой, тоже из белого пергамента. На переплете с внешней стороны начерчено рукою Вентури прописное А, повторенное на внутренней стороне на белой бумажке, приклеенной к переплету. В конце манускрипта осталась одна неисписанная страница и другая чистая страница, склеенная с внутренней стороной переплета. Этот четвертый том из дара Арконати, пишет Равессон-Молльен, заключал в себе прежде 114 листков, но теперь из них не хватает 51. Так, листок 54 был, очевидно, вырван и притом крайне неловко, с большою поспешностью. Фотография воспроизводит обрывок внутреннего поля этого листка с некоторыми принадлежащими к нему буквами. Каждый листок имеет свою нумерацию на правой стороне. Что похищение 51 листка произошло во Франции, удостоверяется тем обстоятельством, что Либри, работавший над манускриптами в первой половине столетия для своего сочинения «История математических наук в Италии», цитирует, между прочим, листки 71, 81 и 114, которых в издании Равессона-Молльена уже не существует. В настоящее время рукописи содержатся в шкафах и выдаются на просмотр только очень известным лицам во избежание новых расхищений. Французский перевод занумерован согласно с оригиналом.

При ознакомлении с текстом этого тома читателя поражает невероятное богатство научного содержания, которое открывается на каждом из небольших листков. Геометрия, механика, законы водных движений, материал, послуживший для отдельного издания Кардинали 1828 г. под названием «Trattato del moto e misura dell´acqua», физика с самыми различными ее отделами, все это иногда намечено в немногих строках очень мелкого, убористого и слитного почерка. Намеки вместо длинных объяснений и тут же, сбоку или посредине, рисунок, который волшебно завершает умственный процесс художника, не развернутый в тексте. Попадаются страницы с одним только текстом, без рисунков, но есть и листки, содержащие только рисунки, без каких бы то ни было словесных объяснений. Научную мысль художника надо отгадать по немым, но живым линиям чертежа. Учение о перспективе разработано здесь же в массе отдельных заметок, но образа человека, созерцающего мир в его внешней перспективе, почти нет в этом томе. Иногда попадаются человеческие головы в профиль, а в одном месте и целая фигура, но эти рисунки имеют исключительно научное значение, так как служат иллюстрацией к исследованию пропорций человеческого тела. Философию, в собственном смысле слова, отвлеченно от частных явлений, мы встречаем здесь очень редко ипритом иногда в выражениях, не передающих острого гения Леонардо да Винчи, с его тонко научными приемами экспериментального мышления. Некоторые обобщения его кажутся нам теперь наивно схоластическими. Таково, например, тщательно проведенное сравнение между человеком и миром, причем тело уподобляется земле, кости - горным хребтам, кровеносные сосуды - рекам, расширения и сокращения легких - движениям океана с его приливами и отливами. Только для нервов он не находит в мире никакого соответствия, потому что нервы предназначены для движения, а мир, говорит он, пребывающий в непрерывной устойчивости, не подвергается никакому движению и не воспринимает никакого движения извне. Во всем прочем Леонардо да Винчи находит большое сходство между миром и человеком. Иногда мы наталкиваемся на замечания, обнаруживающие основы его миросозерцания, математические формулы, в их высшем соприкосновении с механикою, которая является, по его характерным словам, «раем математических наук». Законы механики, как самое отвлеченное обобщение математики и физики, составляют как бы философское освещение этого удивительного манускрипта Леонардо да Винчи. Он дает им выражение на множестве различных примеров, иногда ударяясь даже в утонченное красноречие, так мало свойственное его сухому и первобытному стилю. Вот знаменитое место, которое должно быть признано символом его научной веры. Оно находится на правой стороне 24-го листка, как бы служа пояснением к закону о сохранении сил. «Как удивительна твоя справедливость, о, ты, перводвигатель (primo motore), - пишет Леонардо да Винчи. - Ты не захотел отказать ни одной силе в распорядке и определенных свойствах, производимых ею действий, ибо ты устроил так, что если какая-нибудь сила должна оттолкнуть на 100 локтей пораженную ею вещь, то последняя, подчиняясь ей, испытывает толчок, причем удар производит новое движение. Это движение, со всеми его скачками, измеряется длиною пройденного пути, и если ты измеришь этот путь, совершенный означенными скачками, то окажется, что длина его, если бы вещь была свободна, была бы равна пути, пройденному ею по воздуху». Эта мысль о Боге как о перводвигателе, высказанная здесь с такою твердою силою на почве механики, повторяется у Леонардо да Винчи и в других его манускриптах, иногда даже в еще более решительной форме. В манускрипте Н, на правой стороне 141 листка, имеется, после упражнений в латинских глаголах, небольшая, уже совершенно побледневшая карандашная строка: «Движение есть причина всякой жизни».

Таков характер манускрипта А, вошедшего в первый том издания Равессона-Молльена. В приложении к последнему, VI тому мы находим воспроизведение 34 листков из числа 51, похищенных из манускрипта А, как это оказывается, ученым Либри, проданных этим последним лорду Ашбэрнгаму и приобретенных, сравнительно недавно, парижской Национальной библиотекой, которая передала их, в свою очередь, Французскому Институту. Первоначальная нумерация, сделанная рукою Леонардо да Винчи, почти стерта и заменена новою, начиная с 1, поставленной под старою. На первом листке имеются прозаические следы похищения: внизу справа овальная печать самого Либри, наверху, с левой стороны, круглый штемпель Национальной библиотеки. Остальные страницы напоминают о неприятных перипетиях только своей свежей нумерацией новейшего начертания. Надо сказать, что постыдное хищение Либри оторвало от манускрипта А его лучшую, наиболее философскую часть. Эти 34 листка, приложенные к VI тому, заключают в себе глубокомысленные рассуждения Леонардо да Винчи об искусстве, знаменитое описание битвы и бури, рассуждения о превосходстве живописи над всеми прочими искусствами, над скульптурой и поэзией, ряд гениальных мыслей о живописи, как о наглядно-чувственном выражении философии природы, ее смысла, ее духа, бесподобное по оригинальности определение этого изобразительно-то искусства, как «внучки природы»: «...живопись есть наука и законная дочь природы, ибо она порождена природою. Но, говоря точнее, нужно назвать ее внучкою природы, потому что все видимые вещи рождены природою, а от них родилась живопись. Итак, мы будем именовать ее внучкою природы и родственницей Бога». Одним словом, на этих немногих листках, составляющих в настоящее время истинное украшение библиотеки Французского Института, мы можем прочесть лучшие из рассуждении Леонардо да Винчи, вошедших составною частью в Trattato della pittura, который является сводом различных выписок из манускриптов, сделанных отчасти самим Леонардо да Винчи, отчасти наиболее интеллигентными из его учеников, как, например, Бельтраффио, после смерти художника. В более позднее время эти рассуждения полностью перепечатаны в превосходных изданиях Манци, Людвига и Рихтера. На этих же страницах мы постоянно встречаемся с настоящими перлами тонких художественных наблюдений и советов: как надо изображать стариков, детей, оратора в толпе, как надо делать беглые наброски, «bozare», бытовых сюжетов, и много отдельных замечаний об отношении художника к своим занятиям и к участию в них толпы, которой, по его мнению, не следует сторониться. Последний из 34 листков, купленных Национальной библиотекой, а именно 114 листок манускрипта А, по счету Арконати, совершенно соответствует по своему содержанию описанию его дарственного акта. На нем имеется непонятный сложный рисунок из сцепленных между собою кругов, с цифрами внутри. На этом листке Национальная библиотека тоже поставила свою печать, как бы скрепляя цельность рукописи.

Второй том издания Равессона-Молльена состоит из двух манускриптов под буквами В и Д. Манускрипт В есть та рукопись, которая описана в дарственном акте Арконати под № 3. Арконати говорит, что этот манускрипт заключал в себе 100 листков, но уже в его время, т. е. при переходе рукописи в Амброзианскую библиотеку, в 1637 г., первый листок был утрачен. К 49 листку приложено 5 отдельных рисунков, по преимуществу, военного оружия. К концу манускрипта пришита небольшая тетрадь, из 18 листков, с математическими расчетами и рассуждениями о полете птиц. Теперь манускрипт этот, как и манускрипт А, является неполным: из 123 (100+5+18) листков его в библиотеке Института имеется только 84. Первые два листка, равно как листки 81, 85, 86, 87 и листки от 91 до 100 основной рукописи, вместе со всеми прикладными и пришитыми, тоже подверглись похищению. Но впоследствии листки от 91 до 100 и 4 листка, по-видимому, из 5 прикладных к 49-му, приобретены парижской Национальной библиотекою, так что в настоящее время манускрипт В, в издании Равессона-Молльена, может считаться почти восстановленным. Это одна из самых важных частей рукописного наследства Леонардо да Винчи, в которой, как, может быть, нигде, кроме «Атлантического Кодекса», проявился его военно-инженерный и архитектурный гений. Это, так сказать, знаменитое письмо его к Людовико Моро, в удивительных набросках пером и карандашом, целый музей старинных и новейших военных орудий, множество гражданских и церковных архитектурных проектов, исполненных с необыкновенною тщательностью. Тут же мелькают краткие заметки, относящиеся к деятельности Леонардо да Винчи в Милане, и летучие научно-философские обобщения, возникшие из одухотворенного отношения его к природе. Множество рассуждений о полете птиц и даже о возможном полете человека, рисунки, показывающие средства спасения во время бури на воде, а также орудия для ловли жемчуга, наконец, изречения моральные и разные попутные математические выкладки - таково содержание этого объемистого манускрипта. Но больше всего здесь имеется текстов и рисунков с изображением вредоносных орудий. Целая страница манускрипта исписана военною номенклатурою, обнаруживающею удивительное знание военного дела в его исторических превращениях. Рисунки делают наглядным рукописный текст и, в своем множестве и разнообразии, наводят какой-то холодный ужас при одном перелистывании этого тома. Зажигательные стрелы, метательные машины, целый лес копий и пик всевозможных видов и наименований, со ссылками на Цезаря, Плиния и Вергилия, подвергнуты строго научному изучению и краткому, но выразительному описанию. Вот перед нами небрежный, но полный воинственной стремительности набросок колесницы, снабженной торчащими во все стороны острыми косами, которые на своем бегу срезывают людей, как траву. Лошади с заостренными намордниками, с косами в упряжи, несутся в безумной ярости, а воины, с длинными, острыми крючьями в руках, зацепляют на пути близстоящих неприятелей. Рисунок живет, полный хищной, жестокой силы, а десять рукописных строк безмятежно разъясняют преимущества и неудобства такого рода военного снаряда. В другом месте перед нами всадник, стреляющий из ружья, на лошади, которая взвилась на дыбы. Следуя тонко художественному правилу, что в первом наброске должен быть захвачен весь сюжет в его главных, характерных чертах, а детали могут быть обработаны с доступным совершенством позднее, по мере надобности, Леонардо да Винчи и здесь, в этом смутном эскизе, обнаружил всю силу своего изобразительного таланта. Всадник, лошадь, вскинувшая голову в судорожном прыжке, выстрел ружья - все есть, все ощущается, хотя ничто в частности не вырисовано. Вот пред нами еще образчик военного гения Леонардо да Винчи: зубчатая крепостная стена, окруженная рвом, а за этим рвом осаждающие укрепили в земле основание веревочной лестницы, перекинутой через ров и зацепившейся за стену, между зубцами, привешенною к ней тяжестью. Маневр удался, и храбрый воин уже взбирается по перекладинам лестницы к неприятелю, перебирая руками и ногами. На ближайшем листке солдаты что-то роют и копают. В другом месте представлена отвесная стена, на которую взбирается воин, втыкая в щели, в виде ступеней, широкие железные скобы. Дальше показано, каким образом кавалерия и инфантерия должны переходить вброд через реку. Есть рисунок, объясняющий, как египтяне, эфиопы и арабы перевозят через Нил кладь на боках верблюдов. Несмотря на разъединенность всех этих бесчисленных рисунков, они дают впечатление одной обширной батальной картины в духе «Битвы при Ангиари», и так же, как в этой картине, здесь воплотился злой и холодный гений Леонардо да Винчи. Напечатанное в VI томе прибавление к манускрипту В, т. е. похищенные и вновь приобретенные Францией листки, нисколько не видоизменяют его общего характера, а то немногое, что есть в этом манускрипте чисто философского, не противоречит философии войны. Леонардо да Винчи с удивительною ясностью выражает свое понятие о духе, может быть, не без полемики против грубого спиритуализма некоторых его современников. Бестелесный дух, не имея никаких органов для воздействия на мир, не может никоим образом быть ощутимым или видимым для этого мира, говорит Леонардо да Винчи на левой стороне 4 листка. На одной из последних страниц он дает определение того, что он разумеет под силою. Вот его слова: «Сила, говорю я, есть мощь духовная, бестелесная, невидимая, которая, при краткости своей жизни, возбуждается в телах, вышедших от случайного воздействия из своего естественного состояния и спокойствия. Я сказал - духовная мощь, потому что в ней есть деятельная, бестелесная жизнь. Я говорю - невидимая, потому что тело, в котором она возбуждена, не увеличивается ни в весе, ни в объеме. Я сказал - при краткости жизни, потому что она постоянно стремится победить свою причину и, победив ее, сама себя убивает». В этой теореме из области тонкого натуралистического миросозерцания всякая энергия приравнена к духовной силе, а эта последняя представлена как кратковременное возбуждение материальных тел. В книге о войне, написанной гениальным военным инженером, такое понимание духа и человеческой жизни является достойным завершением великолепных батальных рисунков.

В заключение можно отметить, что листки манускрипта В перенумерованы большими цифрами не рукою Леонардо да Винчи, и что на многих из них имеются слова и целые строки на итальянском и испанском языках, вписанные посторонними людьми и представляющие отчетливое воспроизведение, с обычным начертанием, отдельных мест оригинального текста.

В конце второго тома, вышедшего в 1883 году, помещен манускрипт Д, цельный маленький трактат из 10 листков. Один из знатоков Леонардо да Винчи, Пио, так определяет содержание этого чисто научного Кодекса: «В нем рассматривается исключительно вопрос о зрении и построении глаза в совершенно законченной редакции, которая, по-видимому, выражает вполне определенные понятия художника об этом предмете. В манускрипте находится и описание камеры - обскуры почти в том виде, как мы ее употребляем в настоящее время для фотографических целей». В самом деле, и текст, и рисунки этого манускрипта, имеющего высокие научные достоинства, представляют удивительно цельную и чистую работу, словно предназначенную самим Леонардо да Винчи для печати. Страницы перенумерованы маленькими цифрами, его рукою, на правой стороне листков, и довольно длинные рассуждения снабжены оглавлением в таком роде: «О глазе», «О человеческом глазе», «Глаз человеческий», «О глазе человека». С внешней стороны трактат превосходно сохранился: строки выступают очень ясно, ровными, не полинявшими рядами.

Третий том издания Равессона-Молльена, вышедший в 1888 г., заключает в себе три манускрипта Леонардо да Винчи под буквами С, Е и К. Манускрипт С, бывший некогда собственностью кардинала Федерико Борромео и подаренный им в 1609 году Амброзианской библиотеке, состоит из 28 листов большого формата и трактует о свете и тени. Надо заметить, что листы эти помечены двойною нумерацией - справа, чужою рукою, крупными цифрами, иногда с запятыми, в полном порядке от начала до конца, и слева - рукою Леонардо да Винчи, начиная с 15 и с пропусками в дальнейшем счете листков. Кроме вопроса о свете и тени, в манускрипте этом имеются рассуждения о воде и математические выкладки, материал, который в отдельных своих частях использован в изданиях «Трактата о живописи» и в издании Кардинали «Trattato del moto e misura dell´acqua». В двух местах мы наталкиваемся на характерные мелочи из интимной жизни Леонардо да Винчи. На левой стороне 15-го листка находится короткая запись, относящаяся к 23 апреля 1490 г. и гласящая, что в этот день он начал настоящую книгу и вторично принялся за Колосса, т. е. за конную статую Франческо Сфорца. Затем, на той же странице находится рад мелких эпизодов, представляющих целую характеристику десятилетнего мальчика Джиакомо Андре, который поселился у него, вероятно, в качестве ученика, 22 июля 1490 года. Назвав этого мальчика по имени, он позднее мелко приписывает на полях четыре ругательных словца: «Воришка, лгунишка, упрямец, обжора». Затем идут перечисления его разнообразных бесчинств, иногда в добродушном тоне: на второй же день после своего прибытия Джиакомо украл деньги, предназначенные к уплате за рубашки, чулки и куртку, для него же заказанные, и ни за что не хотел в этом сознаться. Через день, ужиная вместе со своим маэстро, Джиакомо «ел за двух и пакостил за четырех». Через некоторое время он украл у Марка (Оджионе) серебряный гравировальный карандаш, найденный потом в его ящике. 26 января 1491 года, когда Леонардо да Винчи устраивает праздничный турнир в доме Галеаццо Сан-Северино, Джиакомо украл деньги из мошны одного конюха. Затем Джиакомо украл у своего маэстро турецкую кожу, которую ему подарили, и на вырученные деньги купил себе анисовых конфет. Наконец, он похитил серебряный гравировальный карандаш у Джиан Антонио (Бельтраффио). Заключительные строки этих биографических эпизодов представляют свод всех краж, совершенных Джиакомо за целый год, с указанием стоимости украденного, свод, предназначенный, как полагает Рихтер, для предъявления лицу, ответственному за мальчика. Эти невинные жизненные строки светятся какою-то юмористической улыбкой среди ученых рассуждении, которые тянутся сплошными страницами и вдруг на мгновение опять обрываются, чтобы дать место циническому анекдоту в духе игривых «свинств» Поджио Браччиолини. В подстрочном примечании Равессон-Молльен как бы извиняет Леонардо да Винчи за этот грязный эпизод, подобно маркизу д´Адда по поводу Манганелло, духом его эпохи, но мы уже знаем, что великий художник, вообще, имел к этой болезненно-мутной струе Ренессанса какую-то странную склонность. Среди методического исследования светлых законов математики и физики Леонардо да Винчи сам неожиданно является соперником разнузданных сочинителей, которых он держал среди лучших книг своей небольшой, но характерной библиотеки.

Манускрипт Е, который в дарственном акте Арконати записан под № 6, первоначально состоял из 96 листков, а в настоящее время имеет всего 80: шестнадцать похищены. По содержанию он во многом повторяет темы, которые мы отмечали при обзоре предыдущих манускриптов. Здесь мы находим рассуждение о живописи, о свете и тени, о перспективе, о том, как должен быть изображен двигающийся человек и ветер, рассуждения о взаимном отношении между живописью и анатомией, затем теоремы из области механики, геометрии и гидравлики и огромное количество листков о полете вообще и о полете птиц и человека в частности. Законы полета никогда не переставали занимать Леонардо да Винчи, и мы еще не однажды встретимся с этим вопросом при обзоре его рукописей. В этом небольшом Кодексе мы наталкиваемся в разных местах на сведения биографические и библиографические, представляющие интерес вполне достоверных показаний художника о самом себе. Так, на правой стороне первого листка отмечен в одной фразе отъезд его из Милана в Рим: «partii da milano perroma addi 24 disectenbre 1513 congiovan franciesscho demeisi salai lorenzo eilfanfoia». На правой стороне З листка Леонардо да Винчи, в маленькой заметке о живописи, отсылает читателя к своему сочинению по анатомии, из чего явствует, что сочинение это представляло из себя уже в то время нечто цельное и законченное. Наконец, на правой стороне 80 листка он отмечает свое пребывание в Парме, что относится к 25 сентября 1514 года.

Последний Кодекс третьего тома издания Равессона-Молльена представляет манускрипт под буквою К, так называемый «Codex Archintianus», содержащий в себе 128 крошечных листков с запутанной пагинацией. Содержание его касается вопросов математики, гидравлики, алгебры, геометрии, тригонометрии, сравнительной анатомии человека и животных, анатомии лошади, структуры и анатомии глаза, оптики и зрительных иллюзий, плавания и опять-таки вопроса о полете птиц. Повсюду мелькают геометрические и тригонометрические фигуры, в том числе геометрическое построение теоремы Пифагора, секансы и тангенсы, различные математические пропорции, и все это в тончайших линиях и изящных обозначениях. Это целый маленький задачник, разработанный с величайшею любовью к идеальным измерениям и вычислениям, прозрачная схема чувственного мира, в которой была скрыта вся его философия. Интимных подробностей из жизни Леонардо да Винчи в этом карманном Кодексе совсем не попадается, если не считать одного случайного упоминания о Джиакомо Андреа да Ферара в сочетании с малоизвестным именем Винченцио Алипрандо. Одна запись Леонардо да Винчи передает в высшей степени поэтическую жизненную деталь, наблюдавшуюся им у пастухов Романьи: пастухи эти, пишет он, у подножия Апеннинов делают в горе углубление, в форме рога, куда вкладывают рог, врастающий в это углубление и производящий сильнейший звук. Воздух, который неслышно движется в трещинах гор, начинает громко говорить о себе в этот первобытный рупор, и Леонардо да Винчи, который любил и понимал жизнь природы больше, чем жизнь людей, путешествуя по Романье в качестве военного инженера Цезаря Борджиа, с наслаждением ловил трубный голос скал, извлеченный немудреным, но гениальным искусством полудиких пастухов. Среди безмолвных чертежей великого математика эти несколько строк сами как бы звучат свежим и мощным звуком.

В четвертый том, который напечатан в 1889 г., вошли манускрипты, отмеченные Вентури буквами F и I. По дарственному акту Арконати это тома, описанные под №№ 7 и 10. В манускрипте F 96 листков, кроме обложки с текстом на внутренних ее сторонах. Откидывая обложку, мы сейчас же наталкиваемся на ряд имен старинных авторов и цитат, а также на грубый цинический анекдот в указанном стиле. Среди сонетов Пистойа и Беллинчиони такие откровенности попадаются на каждом шагу и даже совсем почти не удивляют читателя, но в научных Кодексах Леонардо да Винчи они настолько поражают внимание, что производят впечатление, не соответствующее их объему и количеству. Равессон-Молльен, с изысканной галантностью французского ученого, и здесь старается смягчить значение этих проявлений душевного цинизма, называя их шутками, но мы думаем, что это невинное слово не подходит к такого рода записям, которые делались в полном одиночестве, в промежутках между глубокомысленными научными занятиями, очевидно, ради собственного подозрительного удовольствия. Что касается дальнейшего содержания этого в высшей степени интересного Кодекса, то оно, как и содержание предыдущих манускриптов, обнимает самые различные вопросы научного знания. Геология, гидравлика, с подробно разработанным учением о водовороте, оптика, геометрия, учение о свете и теплоте, о волнах, о токе воды по каналам различных сгибов, рассуждения о солнце, звездах и земле с полемикой против старых авторов, все эти темы беспорядочно сменяют друг друга, оставляя на каждой странице луч светлой мысли. В одном месте Леонардо да Винчи поет настоящую хвалу солнцу, как источнику всякой жизни, «всех душ», и хвала эта, не в пример другим его рассуждениям, проникнута некоторым пафосом, но пафосом раздражения против древних мыслителей, в том числе Сократа, предпочитавших боготворить людей. Он, Леонардо да Винчи, сам человек, в своей смертной оболочке, о которой он говорит с величайшим презрением, был бы готов спалить все эти маленькие кумиры крохотных существ в огне небесного светила. Несмотря на подкупающее величие этого разрушительного подъема, за строками хвалебного гимна солнцу чувствуется душа, изверившаяся, быть может, на собственных настроениях в нематериальную теплоту и в сверхсолнечный духовный свет. На левой стороне 96 листка имеется краткое сравнение между человеком и животным, тоже передающее презрительное отношение великого человека Ренессанса к человеку вообще: «Человек, - пишет он, - имеет обширный дар слова, но большая часть его слов суетна и лжива. Язык животных незначителен, но полезен и исполнен здравого смысла. Маленькая достоверность лучше большой лжи». Тут же, несколькими строками выше, находится злое изречение о медиках, этих разрушителях жизни, на потребу которым люди накапливают свои капиталы. Все эти искры демонического гения сверкают между новыми неисчерпаемыми рассуждениями о воздушной перспективе, о зеркалах, о Гибралтаре, Доне, Каспийском море, о белом цвете, о Мартезанском канале, об одном из гигантов Ренессанса, Л. Баттиста Альберта. И вдруг мелькает непринужденное соображение о том, почему собаки обнюхивают друг друга под хвостами, причем оказывается, что собаки, подобно людям, ищут себе знакомых среди богатых, получающих хорошую пищу, и отвращаются от бедных, захудалых. В заключение, на внутренней правой стороне обертки, несколько интимных сообщений художника о его денежных делах, освещенных подходящими латинскими пословицами. 30 октября 1508 г., он, Леонардо да Винчи, получил 30 скуди, из которых 13 одолжил Салаи, чтобы дополнить приданое его сестры, а 17 оставил для себя. За этим сообщением следуют пословицы:

Non prestavis - bis (abebis)
Siprestavis non abebis
Siabebis non tan cito
Sitancito nontan bona
Esitan bonum perdas amicum.

Не одолжишь, будешь иметь.
Если одолжишь, не будешь иметь.
Если будешь иметь (получишь), то не так скоро,
Если скоро, то не так-то хорошо,
А если хорошо, то потеряешь друга.

Леонардо да Винчи, который сам всегда нуждался в деньгах и, может быть, не однажды прибегал к займам, хорошо знал странную механику денежных одолжений, приводящих к вражде. Этой житейской мудростью завершается манускрипт F, начавшийся скабрезным анекдотом и вспыхнувший жгучим светом в хвале солнцу.

Последний манускрипт IV тома, обозначенный Вентури буквою I, имел, по дарственному акту Арконати, 91 листок, а в настоящее время, в издании Французского Института, дополнен вновь добытыми листками, так что всего их 139. Помимо обширного научного содержания, манускрипт заключает в себе много интересных заметок из личной жизни Леонардо да Винчи. По этой записной книжке можно проследить, как подвигалось у него изучение латинской грамматики, потому что целые листки исписаны спряжениями латинских глаголов и двойными колоннами из латинских и итальянских слов. По-видимому, в этой области Леонардо да Винчи никогда не достигал особенного совершенства. Даже самые обыкновенные латинские выражения и примитивные грамматические обороты занесены в этот карманный кодекс с точным переложением на итальянский язык. На другом листке он производит спряжения в разных временах глаголов. Ясно, что такого рода упражнения, почти трогательные при энциклопедической гениальности Леонардо да Винчи, сделанные притом в зрелые годы его жизни, показывают всю безмерность его умственного трудолюбия. А рядом с этими занятиями латинской грамматикой разливается целый океан самых разнообразных познаний и производятся сложные работы по архитектуре, гидравлике, мало кому доступные из его современников. Его знания держатся почти исключительно на собственных опытах, освещенных личным разумением, хотя в параллель своим взглядам он иногда ссылается на древних и средневековых авторов, каковы Аристотель, Альберт Великий, Фома Аквинский и др. Природа полна нераскрытых идей, еще не бывших предметом изучения, говорит Леонардо да Винчи. Она полна жизни и внутренних тайн, которые надо разгадывать при помощи строгого анализа, и эта жизнь есть сама себе цель. Кто не любит жизни, тот не достоин ее, читаем мы в манускрипте. В этой жизни, как и в природе, скрыта неотвратимая истина, которую не может заслонить никакая ложь. «Все предметы, которые скрыты и находятся под снегом зимою, откроются и выйдут на свет летом. Это сказано относительно лжи, которая не может остаться не разоблаченною». Проповедуя опыт, Леонардо да Винчи тут же, в этом удивительном Кодексе, на правой стороне 130 листка, провозглашает необходимость при всяком изучении природы руководствоваться определенною наукою, светом разумения, который идет впереди, прокладывая дорогу для эксперимента. Вот мысль, обошедшая весь мир и никем до Леонардо да Винчи не выраженная с такою образною простотою: «Наука, - говорит он, - капитан, а практика - солдаты». Смело пренебрегая грамматическими правилами, он ставит при подлежавшем в единственном числе сказуемое во множественном: практика есть, по содержанию, сложное множество разнообразных человеческих опытов и действий, и этот оттенок выраженного понятия хорошо улавливается в коротенькой фразе, нарушающей мертвые правила грамматики. При такой глубокомысленной философии в Кодексе разбросано много отдельных великолепных изречений, как, например, изречение о сне: это то желанное состояние, которое, будучи достигнуто, пропадает для сознания, и краткое назидание о пользе хороших книг, выраженное не без легкой риторики: «Блаженны те, которые откроют уши для слов умерших. Надо читать хорошие книги и принимать их в расчет». Это слова, имеющие особенно изысканный смысл в устах человека, который никогда не заслонялся книгами от природы, а на некоторые из них смотрел, как на живые создания человеческого духа. К этой же категории изречений относится целый ряд загадок, которых довольно много и в других, не парижских, манускриптах Леонардо да Винчи. Это, можно сказать, блистательные уподобления и сближения, с глаголами в будущем времени, ради некоторой игривой таинственности, которая немедленно рассеивается при чтении помещенной рядом коротенькой разгадки. Вот несколько примеров. «Вода моря поднимется на высочайшие вершины гор, к небу, и низвергнется на жилища людей, т. е. посредством облаков». Когда читаешь первую часть такого «аллегорического предвещания», с его нарочито приподнятым стилем, оно производит какое-то апокалиптическое впечатление, но разгадка, тут же стоящая, бросает веселый солнечный свет на привычное для нас чудо природы. Другая загадка таит в себе злую критику одного из любимых «учреждений» человеческого общества: «Будут отцы, которые отдадут своих дочерей на растление мужчинам и будут платить им за это, отрешаясь от своего прежнего попечения о дочерях. Это бывает, когда девушки выходят замуж». Несколько загадок относится к земледелию: «Многочисленны будут те, которые, расцарапывая свою мать, возвратят ей кожу. Это - земледельцы». «Люди будут жестоко бить то, что есть источник их жизни. Это - когда молотят зерно». Тонким зрением натуралиста Леонардо да Винчи подмечает побеги новой жизни среди борьбы стихий и разрушения. Есть загадки, построенные на любимом им образе птичьего полета. «Перья поднимут людей, как птиц, к небу, т. е. посредством письмен, выведенных этими перьями». Хвала литературе воздана здесь в изящной, легкой форме. «Разъединенное соединится и получит такую силу, что воскресит у людей память об утраченном. Это - папирус, состоящий из разъединенных волокон и сохраняющий память о вещах и человеческих деяниях». Вот, наконец, еще две загадки, которые разгадываются посредством самого их заглавия: «О, что я вижу! Новое распятие Христа». В заглавии сказано: «О скульптуре». «Я вижу опять проданного и распятого Христа и мучения его святых». Заглавие указывает на то, что речь идет о продаваемых распятиях. Здесь чувствуется легкая игра насмешливого художника по отношению к произведениям современного ему религиозного искусства, к художникам-ремесленникам, рассчитывающим на прибыльный сбыт, которых он, в другом месте, в манускрипте 9, называет «искателями выгод». Некоторые из этих загадок, написанные в том же апокалиптическом стиле, не снабжены соответствующими разгадками и кажутся, в самом деле, какими-то таинственными пророчествами, хотя, зная натуру Леонардо да Винчи, нужно думать, что именно под особенно мрачными словами, оставленными без разъяснения, скрываются самые невинные жизненные явления. Вот пример одной такой не разъясненной загадки: «люди увидят растения лишенными листьев и реки, остановившими бег свой». Естественно осветить эту пугающую картину простыми словами: это бывает зимой. Несмотря на то, что в этих аллегориях нет прямых научных рассуждении, они придают Кодексу характер глубокого знания, претворившегося в поэзию природы. И Кодекс, освещенный смелыми научными идеями, живет легкою, непринужденною жизнью, вмещая в себе целый океан математических и механических выкладок. А тут же мудрый совет о том, как нужно нарядиться для карнавала, услужливые работы над проектом Купального павильона для миланской дукессы, словесный набросок двух предполагаемых картин для прославления Людовико Моро: на одной из них Моро, олицетворяющий Счастье, вместе с почтительно припадающим к нему Гвалтьери, а на другой - Бедность, в образе ужасного чудовища, гонится за молодым человеком, которого Моро прикрывает краем своей одежды, угрожая чудовищу золотым жезлом. Среди текста, в котором рассматриваются пропорции движения, мелькает, пересекая строки, точно всплывая, какой-то резкий профиль, в котором Эжен Мюнтц видит черты самого Леонардо да Винчи. В другом месте выступает удивительно нарисованная собачья морда, разделенная тонкими линиями на пропорциональные части. На последнем листке, согласно описанию Арконати, имеется небольшая геометрическая фигура из полукругов, с буквами посредине, и выступающий из тумана карандашный профиль. Таков Кодекс I, заключающий собою IV том издания Равессона-Молльена.

Пятый том манускриптов, вышедший в 1890 году, заключает в себе Кодексы G, L и М, описанные у Арконати под №№ 8, 11 и 12. Кодекс G состоял первоначально из 96 листков, но уже при переходе в Амброзианскую библиотеку, как сообщает Арконати, из них не хватало листков 7, 18 и 31. Таким образом. Кодекс заключает в себе 93 листка. На левой внутренней стороне обложки находится заметка об отъезде из Рима Джулиано Медичи в Савойю, а затем манускрипт развертывает научные темы в знакомых уже для нас направлениях: живопись, ботаника, описание потопа, свет и тени, движения воздуха и воды, перспектива, акустика, неизбежное в трактатах Леонардо да Винчи учение о полете птиц, летучих мышей, насекомых, человека. Этими вопросами, в постоянном их чередовании, переполнен данный Кодекс. Кроме того, имеются многочисленные рассуждения с иллюстрациями об устройстве инструмента «sagoma», употребляемого для выравнивания и полировки поверхностей, замечания об архитектуре и соображения на разные случайные темы. В одном месте Леонардо да Винчи говорит о том, почему морская вода соленая, в другом он высказывает, в форме прозрачных метафор, разные общеизвестные житейские истины, сравнивая, например, талантливых людей, подвергающихся зависти, с орешником, который обивают как раз тогда когда он дал зрелый плод, или уподобляя людей, развивших в себе какие-нибудь качества, благодаря внешним добрым влияниям, с терновником, к которому привили плодоносные ветки хороших сортов. Он рассуждает об искусстве хорошо говорить в немногих строках, из которых каждая обличает обширный опыт в обращении с людьми. Надо уметь вовремя оборвать речь, когда только замечаешь, что слушатель склонен зевнуть. Если желаешь угадать, какая тема может увлечь твоего собеседника, меняй характер разговора и, если увидишь, что он слушает, не зевая, не хмуря бровей, то, значит, ты набрел на вопрос, занимающий его. Затем, так же, как в одном из предыдущих Кодексов, Леонардо да Винчи указывает на необходимость опытного изучения природы по определенной научной теории, не стесняемой внешней законченностью наблюдений. Те, которые философствуют о мире вещей, должны проникнуть в законы и цели явлений, не довольствуясь созерцанием поверхностного сцепления событий и фактов. Несмотря на разъединенность листков, на которых говорится о значении теории для всякого практического опыта и о необходимости изучения строгих законов явлений, краткое изречение на последнем листке о важности математики, как центра всяких знаний, производит впечатление естественного синтеза всех приемов его научного мышления. Для Леонардо да Винчи не может быть достоверности в том, что не опирается так или иначе на математическую науку, что не имеет к ней того или другого отношения. Это заявление, сила которого засвидетельствована всею его умственною работою, освещает весь трактат G мыслью о величественном значении математики, которая имела своих могучих приверженцев среди философов древнего и нового мира. Кодекс, изобилующий разными удивительными рисунками, между прочим, головы лошади, напряженно приподнятой при плавании в воде, заканчивается некоторыми интимными сведениями и советами, на правой стороне обложки, с обозначением 1510 года.

Манускрипт L состоит из 94 листков, не считая исписанных внутренних сторон обложек, но, по словам Пио, есть следы одного оторванного листка между 4 и 5. На правой внутренней стороне обложки имеется несколько сведений, относящихся, по-видимому, ко времени крушения политического могущества Людовико Моро, сведения, которые старался разъяснить Аморетти. Упоминается о сооружениях Браманте, без указания на то, что они остались незаконченными. Кастелян заключен в тюрьму, пишет Леонардо да Винчи, причем Аморетти объясняет, что речь идет о кастеляне французе, который уступил на время крепость герцогу Людовико Моро и был за то наказан возвратившимися французами. Какой-то Висконти увезен, надо думать, во Францию. Джиан делла Роза, вероятно, речь идет о медике и астрологе при герцогском дворе, лишен средств. Герцогскому казначею тоже изменила судьба, а сам герцог, равнодушно замечает Леонардо да Винчи, потерял власть, имущество, свободу, и ни одно из его предприятий не приводится к концу. Дальнейшее содержание этого Кодекса указывает на то, что он писался во время путешествия по Романье. Это собрание летучих набросков, словесных и живописных, отразивших в себе Романью, страну «всяческой грубости», с неприступными крепостями и поэтической природой. По данному Кодексу легко проследить деятельность и планы Леонардо да Винчи в качестве военного инженера, состоящего на службе у Цезаря Борджиа. Бесконечные ряды математических выкладок для постройки военных укреплений и орудий, исследование приемов осады, и рядом с этим невинные замечания и проекты, рисующие беспредельный интерес Леонардо да Винчи к стихийным силам и стихийной красоте. В Римини он вслушивается в гармоничный шум городского фонтана, в Пиомбино он наблюдает прибой пенящихся волн, а в Урбино, на родине Рафаэля, работает над проектом голубятни. Полет птиц и мысль о возможном полете человека не перестают занимать его воображение. Он изучает этот вопрос во всех подробностях: крылья и хвост птицы, сила ее мускулов, полет в высоту, вниз, косой полет, с ветром и против ветра, наконец, приложение всех этих сведений к полету искусственной птицы, все это рассматривается по строго научному методу, причем тончайшие наблюдения чередуются с общими мыслями на ту же тему. Надо сказать, что именно в этом Кодексе, писанном в смутную и безотрадную эпоху жизни художника, вольный трепет птичьего полета постоянно чувствуется за сухими, бесплодными военно-инженерными изысканиями. Леонардо да Винчи бессознательно запечатлел в своих путевых заметках серафическое небо Романьи, с ее воздушными жителями, плеском волн и шумом городских фонтанов. Холодные крепостные бастионы вырисовываются здесь на фоне первобытно мечтательного неба. В беглых заметках карманной книжки отразилась необъятная душа великого мага, который, обдумывая смертоносные орудия для Цезаря Борджиа, любознательно смотрел вокруг себя, записывал черты местного быта, вслушивался в трубный голос скал, извлекаемый инструментом романьольских пастухов. Кодекс заканчивается некоторыми частными сведениями, относящимися к 1502 году, и меланхолическими изречениями на латинском языке.

Кодекс М, сохранившийся в том виде, как его описал Арконати, заключает в себе тоже 94 листка с двумя исписанными страницами обложки такого же, как и в предыдущем Кодексе, маленького формата. Преобладающим его содержанием является геометрия, параллельные линии, ромбы, треугольники, круга мелькают почти на каждой странице. Кроме того, довольно много рассуждений по физике, о воздушных и водных волнах, о рычагах, о равновесии, о падении тел, о движении воды и песка, и несколько замечаний, относящихся к вопросу о плавании рыб. Иллюстрация этого текста представляет рыбу с изогнутым хвостом и несколько линейных схем ее движений в воде. Попадаются отдельные отрывочные фразы с какими-то жизненными намеками, как, например, фраза о «нежном брате-монахе», который сам был одержим каким-то очарованием и увлек за собою философов. Попадаются также шутки, одна невинная и даже мало смешная, другая остроумная, до некоторой степени пикантная и, может быть, навеянная чтением «Facezie» знаменитого Поджио Браччиолини.

Таков этот V том издания Равессона-Молльена.

Шестой том в издании Равессона-Молльена, кроме прибавлений к манускриптам А и В, о которых я уже говорил, заключает в себе кодекс Н, описанный у Арконати довольно расплывчатыми чертами под № 9. Пагинация этого манускрипта сложная и запутанная, но, перевертывая страницу за страницей, можно насчитать в нем 142 листка. По научному содержанию и по количеству сведений, относящихся к личной жизни Леонардо да Винчи, этот манускрипт не представляет столь выдающегося интереса, как некоторые другие из рассмотренных нами выше. По этому Кодексу можно видеть характер некоторых работ Леонардо да Винчи в миланский период его жизни. Несколько раз упоминаются Виджевано Сфорцеска, летнее местопребывание Людовико Моро, иногда с обозначением года. Попадаются частные заметки с кратким обозначением имен и предстоящих работ по заказам, следы занятий канализацией и, в частности, Мартезанским каналом, упоминание о новом ученике Галеаццо, поступившим к Леонардо да Винчи 14 марта 1494 г. на определенных денежных условиях, наконец, встречаются заметки, относящиеся к оптике, гидравлике и неустанные упражнения в латинской грамматике, целые страницы спряжений примитивных глаголов, которые здесь, как и в других манускриптах Леонардо да Винчи, производят неожиданное впечатление, придавая ему на минуту характер невинного и прилежного школьника. Точно много знающий учитель сошел с кафедры и сел за детскую парту. Один летучий штрих вводит нас в интимную обстановку его жизни: «Джулио начал делать замок для моей студии», - пишет Леонардо да Винчи 15 сентября 1494 г. Никаких других сообщений этого рода, но студия художника, откуда исходили замысловатые произведения искусства и где производились бесчисленные научные исследования в самых различных областях, невольно оживает в воображении при этом случайном напоминании Кодекса. Есть какой-то неясный план аллегорического изображения Людовико Моро в обществе с бесславной Завистью и Правосудием. На листке с дробными цифрами и рисунком обжигательной печи вдруг бросается в глаза маленький профиль, полный напряженной сатиры. В другом месте перед нами бледный абрис человека, поднимающегося по лестнице, и четыре строки текста, которые гласят: «когда ты поднимаешься по лестнице, опираясь руками о колени, вся усталость переходит из подколенных нервов в руки». Имеется также сведение, в виде какого-то денежного счета, о Салаино, имя которого, как мы видели, упоминается и в других манускриптах. Этот «фактотум» Леонардо да Винчи, как называет его Мюллер-Вальде, постоянно сопровождает художника в его практических заботах, отразившихся в записных книжках. Несколько листков представляют рисунки различных повозок, иногда с математическими вычислениями. Один из этих рисунков изображает крытую повозку с двумя лошадьми, запряженными цугом, с возницей на передней из них. Лошади, как живые, подвигаются шагом, передняя с наклоненною, задняя с поднятою головою. Видно движение их ног, мерно и бодро приподнимаемых. Три листка заняты рисунками конской упряжи, в частях и в полном сборе. Хомут, чересседельник, уздечка, вся сбруя вырисована с необычайной отчетливостью. На одном рисунке лошадь в сбруе, по-видимому, только что выпряженная и разгоряченная ездой, стоит в нетерпеливой позе. На другом рисунке лошадиная голова в уздечке. Кроме того, в этом Кодексе разбросано, как я сказал выше, довольно много изречений на нравственные и философские темы: о лжи, которую он сравнивает с кротом, боящимся света, о зависти, действующей посредством подлой клеветы, о доброй славе, которая возносится к небу, и дурной славе, которая тяготеет к аду. Встречаются целые группы житейских изречений, как, например, «кто не наказывает зла, тот приказывает, чтобы оно совершалось», или «кто берет ужа за хвост, тот будет им укушен», или еще «нельзя проявить ни более великой, ни более ничтожной власти, как власть над самим собою», «кто мало думает, тот много ошибается», «от маленькой причины происходит большое разрушение», «чистота золота узнается при испытании», «какова форма, таков и предмет, в ней вылитый». Каждое страдание, говорит далее Леонардо да Винчи, оставляет в памяти некоторое неудовольствие, кроме высшего страдания, т. е. смерти, которая убивает память одновременно с жизнью. Сентенция эта напоминает вышеприведенную сентенцию его о сне. Есть изречения, бросающие натуралистический свет на жизнь: «мы живем на счет смерти других», изречение, заключающее в себе зерно новейшей идеи борьбы за существование. В том же натуралистическом духе Леонардо да Винчи указывает на сладострастие, на страсть к еде, на чувство страха как на инстинкты, поддерживающие жизнь. Повсюду он остается верен своей философии, основанной на опыте и экспериментах, а рассуждения его на нравственные темы с прославлением всяческих добродетелей поражают своей бледностью и худосочием. Что всего замечательнее в его моралистических суждениях, безукоризненных по форме и смыслу с точки зрения ходячих понятий, это то, что в них совсем не видно игры его тонкого и оригинального остроумия. На них не видно даже самого бледного отпечатка тайной жизни его души, с ее пристрастиями во вкусе Ренессанса, с многослойными настроениями и едкой отравой нравственного скептицизма. Все это наглухо скрыто под мертвым покровом общепринятых взглядов, которые он даже не трудится заново пересмотреть и исследовать, согласно со своими эстетическими и художественными вкусами. В этой области Леонардо да Винчи, глубокомысленный созерцатель природы и непревзойденный изобретатель разных механических снарядов, остается совершенно бесплодной и мертвой силой. Маг и кудесник на почве науки, загадочный гений на почве искусства, он становится почти банальным, когда касается этих тончайших нервов жизни.

Но вот он опять переходит к предмету, который раскрывает всю его тонкую восприимчивость, его необычайную впечатлительность к животной красоте. Перед нами один за другим мелькают листки, полные личных наблюдений в царстве живой природы, а также воспроизводящие, с некоторыми вариациями, и наблюдения классических авторов, как Плиний, или средневековых писателей, как анонимный автор «Fiore di virtu», или Чекко д´Асколи, автор зоологической поэмы под названием «L´Acerba». Отдельные замечания, образы, сравнения переливаются яркими художественными Красками. Кажется, будто Леонардо да Винчи всю жизнь занимался зоологией во всех ее отделах: бесчисленные листки Кодекса исписаны заметками о нравах животных, заметками, которые поражают богатством знаний. Он перебирает, с явным восхищением, животных различных пород, птиц, пресмыкающихся, насекомых, и повсюду отмечает черты их нравов. Говоря о горном жаворонке, он указывает на распространенное поверие, по которому эта птица, принесенная к больному, дает чувствовать своим поведением, какой ход примет болезнь: она отворачивает головку от тех, которым предстоит смерть, и не отводит глаз от выздоравливающих. Коршун, петух и ворона являются для него типичными воплощениями зависти, подвижной веселости и мрачной печали: коршун клюет в бока своих птенцов, если они кажутся ему слишком жирными, петух поет, хлопая крыльями, по поводу всякой мелочи, ворона тревожится и кричит при виде своих птенцов, рождающихся белыми, и успокаивается только тогда, когда увидит первые черные перышки. Художник отмечает великодушие орла, бросающего часть добычи другим птицам, которые, вследствие этого, как бы составляют его свиту, верность журавлей и свободолюбие щеглят, которые убивают своих птенцов, попавших в клетку, принося им молочай. Говоря о соколе, он отмечает его пренебрежение к мелкой добыче и брезгливость ко всему, имеющему дурной запах. В павлине он усматривает типичные проявления тщеславия. С особенным сочувствием он описывает в царстве зверей благородную неустрашимость льва, который бросается в бой с целым множеством охотников, нападая на того, кто первым выступил против него. Он восхищается красотою пантеры и несколько раз возвращается к характеристике слона. Слоны вызывают его особенное сочувствие: они отличаются свойствами, которые редко встречаются у людей, - честностью, осторожностью, прямодушием и религиозностью. В новолуние слоны отправляются к рекам и, торжественно омывшись в них, возвращаются в леса, выразив, таким образом, приветствие появлению светила. Заболев, они опрокидываются навзничь и бросают к небу траву, как если бы они хотели совершить жертвоприношение. Теряя в старости свои клыки, они предают их погребению. Загнанные охотниками, они сами ломают себе клыки и, оставляя их в добычу людям, этим как бы выкупают свою свободу. Целый ряд животных проходит в подобных характеристиках: медведь, волк, дикий осел, гиппопотам, лисица, бык, единорог, летучая мышь и другие. Такие же характеристики посвящаются многим насекомым, амфибиям и пресмыкающимся, как пчела, паук, муравей, гусеница, скорпион, саламандра, ящерица, хамелеон, змея, которых Леонардо да Винчи знал в совершенстве. Весь живой мир, населяющий воду, землю и воздух, является предметом его неустанного изучения то посредством книг, то посредством личных наблюдений. Что особенно замечательно, это его умение сливать в своих определениях черты хищной и доброй натуры, рассматривать их в неразрывном органическом единстве. Проявление нравственного инстинкта у животных внушает ему даже некоторый пафос, именно то, чего никогда не возбуждало в нем наблюдение над людьми. Читая страницы Кодекса, относящиеся к животным, получаешь богатые впечатления, эстетические и, можно сказать, человечные, хотя речь идет о бессловесных тварях. Вот где Леонардо да Винчи обнаруживает все свое магическое обаяние: выходя из мира людей, он до глубины постигает великолепие природы в ее разнообразных созданиях.

Этим манускриптом Н кончается все издание Равессона-Молльена, последний, VI том которого вышел в 1891 г. Из необъятного множества разнообразных научных материалов, вошедших в это удивительное издание, из всего этого движущегося хаоса знаний, выступает фигура самого Леонардо да Винчи, образ человека, который одновременно подавлял и очаровывал окружающих его людей. Тут он стоит перед глазами такой же могучий и волнующе загадочный, как и в своих художественных произведениях. Отвлекаясь от их содержания, сложного, разбросанного и перепутанного, видишь эти манускрипты в какой-то одной цельной картине, столь же притягательной и мучительно раздражающей, как его Джоконда. Тут все налицо: знания всех веков, самые рискованные эксперименты, жестокий и хищный взгляд на жизнь, в которой Бог является первым механическим двигателем, а духовные силы имеют только случайно возбужденное бытие, наконец, демоническая улыбка холодного сладострастия, которая чувствуется за скверными анекдотами и шутками собственного сочинения, все это шевелится и стелется, как туман над горной громадой. Тут проявилась та самая душа, которая воплотилась в Джоконде: сложная, старая и, при несомненности своего безбрежного величия, незаконченная, неоформленная и потому некрасивая. Два начала, из которых образуется всякое живое существо, начало личное и безличное, конечное и бесконечное, выступают в Леонардо да Винчи с наглядною ясностью. Вы видите человека, т. е. нечто по самой своей природе ограниченное, и при этом невольно замечаете, как его личное начало расплывается, затеривается в безграничности. Эта безграничность, это хаотическое начало жизни, которое обыкновенно в законченных характерах скрыто от глаз в душевных глубинах, у Леонардо да Винчи как бы стерло отчетливые границы его индивидуальности. Все, что исходит от него определенного, жизненного и человечного, поражает какою-то неожиданностью, подобно трубному голосу, исходящему из темных недр романьольских скал. Что бы он ни делал, холодный свет ложится на каждое его творение, лишая его земных теней, земного рельефа, и живые, законченные проявления мирового хаоса мертвеют на наших глазах. Он не может создать ничего индивидуального, совершенного и нравственно красивого, потому что нравственная красота, этот высший закон междучеловеческих отношений, служит именно охраною и защитою мира индивидуальных форм, для сочувствия которым душа Леонардо да Винчи, душа холодного мага, не имела в себе певучих струн. К чему бы он ни прикоснулся, все для него сейчас же превращалось в какой-то отвлеченный научный закон, в формулу механики. В каждом его слове чувствуется бездна и движение хаоса, и никакая его фраза, самая меткая и точная, не дает удовлетворения духу, не успокаивает и не радует сердца. Он только удивляет, поражает и затем как-то невольно пугает холодом своей умственной атмосферы. С ним нельзя жить одною жизнью, нельзя проникнуть в его душу, потому что голос его кажется обыкновенным, маленьким людям чуждым и жутким, как голос скал. В этом вся загадочность Леонардо да Винчи, природная загадочность, без всякой искусственной таинственности, которую придают ему некоторые его биографы.

Эти биографы указывают на странную манеру его письма левою рукою справа налево, на загадочное начертание отдельных слов и на некоторые фразы, до сих пор никем не прочтенные, как на доказательство того, что Леонардо да Винчи скрывал и должен был скрывать от современного ему общества некоторые свои идеи и замыслы. Он писал справа налево, на семитический манер, чтобы никто не мог разобрать его манускриптов. Рукописи эти, с их глубоким содержанием, недоступным образованнейшим людям того времени, должны были остаться его личным секретом, чтобы не навлечь на него каких-либо бед. Но, во-первых, Леонардо да Винчи был не единственным человеком в то время, который писал справа налево. Сам Равессон-Молльен, который слегка поддерживает гипотезу умышленной таинственности со стороны Леонардо да Винчи, указывает на то, что современник его, знаменитый Сабба Кастилионе, тоже прибегал к этой манере письма. Надо думать поэтому, что она была тоща вообще в ходу, по крайней мере, в известных кругах общества, как некоторое утонченное щегольство и оригинальная отчужденность от обычной манеры. Во-вторых, нельзя сомневаться в том, что если бы рукописи Леонардо да Винчи были на время предоставлены каким-нибудь интеллигентным читателям, они были бы очень легко разобраны, тем более, что способ чтения таких рукописей - на свет и в зеркало - был тогда общеизвестен. Уже в 1509 г., т, е. при жизни Леонардо да Винчи, ученый друг и поклонник его Лука Пачиоли печатно указывал на то, как надо обходиться с его манускриптами. Следовательно, в его способе письма нельзя усматривать никакой таинственности. Все его Кодексы могли быть легко переписаны и отданы в печать, если бы только он захотел привести их в порядок. Но, кроме того, нужно сказать, что и содержание манускриптов Леонардо да Винчи, по крайней мере, насколько о нем можно судить по их обнародованным частям, не давало никакого основания для сознательного укрывания чего бы то ни было ни от толпы, ни от политических властей Ломбардии или Тосканы. По духу своему эти бесконечные научные исследования, эксперименты и рассуждения не угрожали ничьим интересам, не вносили никаких революционных струй в гражданский строй общества, не касались догматов католической церкви. Он был слишком равнодушен к историческому укладу вещей, чтобы выходить на борьбу с преданиями и жизненными силами, которые ему самому могли казаться мертвыми. Недаром он был в постоянном фаворе у всех правительств Ломбардии, которым он устраивал пышные праздничные встречи. Притом же дух экспериментального исследования, проникающий его научные сочинения, был естественным выражением всей эпохи Ренессанса, с ее оживленным интересом к природе, к древней культуре, и давал себя чувствовать на всех поприщах человеческого творчества. Несмотря на остатки схоластического спиритуализма и алхимии при герцогских дворах, умственное направление таких людей, как Леонардо да Винчи, должно было иметь своих убежденных сторонников во всех слоях общества. Он был одинок, замкнут и непонятен по своей натуре, но предметы его изучения не могли возбуждать к нему ничьей вражды. Биографы указывают также на то, что в рукописях его встречаются отдельные слова, которые при чтении, в естественном порядке букв, не имеют никакого смысла. Что значит слово «ortev»? Как понять странные наименования «erenev», «oirucrem» или «obnoip»? Слова эти попадаются в рассуждениях, которые сами по себе не представляют никакой таинственности, и скоро удалось понять, что их нужно читать просто наоборот, от последней буквы - к первой. Obnoip - это pionbo, свинец, ortev - vetro, стекло, erenev - venere и т. д. Все это либо малозначащие секреты ученого изобретателя, либо бессознательные, полуболезненные описки пера, но никак не ухищрения реформатора, охраняющего свою безопасность. Такой именно смысл, и никакого другого, должны иметь эти невинные секреты, так же, как и упомянутые выше целые фразы с неразгаданным до сих пор шифром. Истинная таинственность Леонардо да Винчи только в подавляющей громадности его умственных богатств, в колоссальности его мирового гения, которая делает неуловимою его человеческую личность.