ДЕСЯТАЯ КHИГА. ТИХИЕ ВОЛHЫ. XII

Алхимик Галеотто Сакробоско задумал сделать опыт с "Хитростью Меркурия". Так назывались палки из миртового, пирамидального, тамаринового или какого-либо иного "астрогического" дерева, имеющего, будто бы, сродство с металлами. Палки эти служили для указания в горах медных, золотых и серебряных жил.
С этою целью отправился он с мессером Джироламо нa восточный берег озера Лекко, где было много приисков. Леонардо сопровождал их, хотя не верил в трость Меркурия и смеялся над нею так же, как над прочими бреднями алхимиков.
Недалеко от селения Манделло, у подножия горы Каммаионе, был железный рудник. Окрестные жители рассказывали, что несколько лет назад обвал похоронил в нем множество рабочих, что в самой глубине его серные пары взрываются из щели, и камень, брошенный в нее, летит с бесконечным, постепенно замирающим гулом, не достигая дна, ибо у пропасти нет дна.
Эти рассказы возбудили любопытство художника. Он решил, пока товарищи будут заняты опытами с тростью Меркурия, исследовать покинутый рудник. Но поселяне, полагая, что в нем обитает нечистая сила, отказывались Проводить его. Наконец, один старый рудокоп согласился. Крутой, темный, наподобие колодца, подземный ход, с полуразвалившимися скользкими ступенями, спускаясь по направлению к озеру, вел в шахты. Проводник с фонарем шел впереди; за ним - Леонардо, неся на руках Франческо. Мальчик, несмотря на просьбы отца и отговорки учителя, умолил взять его с собой.
Подземный ход становился все уже и круче. Насчитали более двухсот ступеней, а спуск продолжался, и казалось, конца ему не будет. Снизу веяло душною сыростью. Леонардо ударял заступом в стены, прислушиваясь к звуку, рассматривая камни, слои почвы, яркие слюдяные блестки в жилах гранита.
- Страшно? - спросил он с ласковой улыбкой, чувствуя, как Франческо прижимается к нему.
- Нет, ничего, - с вами я не боюсь.
И помолчав, прибавил тихо:
- Правда ли, мессер Леонардо, - отец говорит, будто бы вы скоро уедете?
- Да, Франческо.
- Куда?
- В Романью, на службу к Чезаре, герцогу Валентине.
- В Романью? Это далеко?
- В нескольких днях пути отсюда.
- В нескольких днях! - повторил Франческо. - Значит, мы больше не увидимся?
- Нет, отчего же? Я приеду к вам, как только можно будет.
Мальчик задумался; потом вдруг обеими руками с порывистою нежностью обнял шею Леонардо, прижался к нему еще крепче и прошептал:
- О, мессер Леонардо, возьмите, возьмите меня с собой.
- Что ты, мальчик? Разве тебе можно? Там война...
- Пусть война! Я же говорю, что с вами ничего не боюсь!.. Вот ведь, как страшно здесь, а если и еще страшнее, я не боюсь!.. Я буду вашим слугою, платье буду чистить, комнаты мести, лошадям корм задавать, еще, вы знаете, я раковины умею находить и растения углем печатать на бумаге. Ведь вы же сами намедни говорили, что я хорошо печатаю. Я все, все, как большой, буду делать, что вы прикажете... О, только возьмите меня, мессер Леонардо, не покидайте!..
- А как же мессер Джироламо? Или, ты думаешь, он тебя отпустит со мной?..
- Отпустит, отпустит! Я упрошу его. Он добрый. Не откажет, если буду плакать... Ну, а не отпустит, так я потихоньку уйду... Только скажите, что можно... Да?
- Нет, Франческо, - я ведь знаю, ты только так говоришь, а сам не уйдешь от отца. Он старый, бедный, и ты его жалеешь...
- Жалею, конечно я жалею... Но ведь и вас. О, мессер Леонардо, вы не знаете, думаете, я маленький. А я все знаю! Тетка Бона говорит, что вы колдун, и школьный учитель дон Лоренцо тоже говорит, будто вы злой и с вами я душу могу погубить. Раз, когда он нехорошо говорил о вас, я ему такое ответил, что он меня чуть не высек. И все они боятся вас. А я не боюсь, потому что вы лучше всех, и я хочу всегда быть с вами!..
Леонардо молча гладил его по голове, и почему-то вспоминалось ему, как несколько лет назад также нес он в объятиях своих того маленького мальчика, который изображал Золотой Век на празднике Моро.
Вдруг ясные глаза Франческо померкли, углы губ опустились, и он прошептал:
- Ну, что же? И пусть, пусть! Я ведь знаю, почему вы не хотите взять меня с собой. Вы не любите... А я...
Он зарыдал неудержимо.
- Перестань, мальчик. Как тебе не стыдно? Лучше послушай, что я тебе скажу. Когда ты вырастешь, я возьму тебя в ученики, и славно заживем вместе и уже никогда не расстанемся.
Франческо поднял на него глаза, с еще блестевшими на длинных ресницах слезами, и посмотрел пытливым, долгим взором.
- Правда, возьмете? Может быть, вы только так говорите, чтобы утешить меня, а потом забудете?..
- Нет, обещаю тебе, Франческо.
- Обещаете? А через сколько лет?
- Ну, через восемь - девять, когда тебе будет пятнадцать...
- Девять, - пересчитал он по пальцам. - И мы уж больше никогда не расстанемся?
- Никогда, до самой смерти.
- Ну, хорошо, - если наверное, только уж наверное - через восемь лет?
- Да, будь спокоен.
Франческо улыбнулся ему счастливой улыбкой, ласкаясь особенной, им изобретенной, лаской, которая состояла в том, чтобы тереться, как это делают кошки, о лицо его щекою.
- А знаете, мессер Леонардо, как это удивительно! Мне снилось раз, будто я спускаюсь в темноте по длинным, длинным лестницам, вот так же точно, как теперь, и будто это всегда было и будет, и нет им конца. И кто-то несет меня на руках. Лица я не вижу. Но знаю, что это матушка. Ведь я ее не помню: она умерла, когда я был очень маленький. И вот теперь - этот сон наяву. Только - вы, а не матушка. Но с вами мне так же хорошо, как с нею. И не страшно...
Леонардо взглянул на него с бесконечною нежностью. В темноте глаза ребенка сияли таинственным светом.
Он протянул к нему свои губы доверчиво, точно в самом деле к матери. Учитель поцеловал их - и ему казалось, что в этом поцелуе Франческо отдает ему душу свою.
Чувствуя, как у сердца его бьется сердце ребенка, - твердым шагом, с неутолимою пытливостью, за тусклым фонарем, по страшной лестнице железного рудника, Леонардо спускался все ниже и ниже в подземный мрак.